Лорен Эстелман - Шерлок Холмс и доктор Джекил

— Не скажу, если вы этого не хотите, — парировал Холмс не отрывая глаз от книги.

Инспектор сгорбился, усевшись в кресло напротив него.

— Ладно, поведайте же мне, что вы обнаружили.

— О, вот весьма интересное место. В «Прологе», когда Господь беседует с Мефистофелем. Я попытаюсь перевести: «Добрый человек всё же влеком неким смутным стремленьем к единственно верному пути».

— Очаровательно. — Ньюкомен прикурил сигару и свирепо затушил спичку. — Теперь скажите мне, что сие означает.

— Проще говоря, это выражение незыблемого благородства человека.

— Замечательная предпосылка, но каким образом это связано с поимкой нашего убийцы?

Холмс пожал плечами:

— Кто знает? Может, и никак. А может, и самым тесным образом. Но, полагаю, Уотсон согласится со мной, что это утверждение очень подходит к человеку, которого оба мы знаем.

— Нет, вы только послушайте! — Инспектор вскочил на ноги и, сунув руки в карманы, принялся с высокомерным видом расхаживать по комнате. — Беззащитный Лондон повержен к стопам безумца, а вы тут продолжаете изобретать загадки, на которые нельзя ответить. Вы не единожды упоминали этого человека, но когда я спрашиваю вас, кто это, вы отказываетесь говорить. Если вы утаиваете улику в этом деле, я посажу вас на скамью подсудимых, сколь высоки ни были бы ваши полномочия.

— Теории человека принадлежат только ему, инспектор. Я не раскрыл свою лишь потому, что она ещё не проверена. Будьте уверены, когда она принесёт плоды, вы узнаете об этом первым.

— Сколько ещё прикажете ждать? Репортёры уже открыто требуют, чтобы у меня отняли значок, и наш комиссар, похоже, начинает к ним прислушиваться. Если вскорости мы не обнаружим что-то серьёзное, мне придётся снова, облачившись в форму констебля, патрулировать самые тёмные улицы Ист-Энда. Умоляю вас, мистер Холмс, дайте мне хоть какую-нибудь зацепку, чтобы сдвинуться с места. — Меня удивила метаморфоза: грозный служитель закона исчез, место его занял проситель. Обычно холодные серые глаза Ньюкомена блестели отчаянием.

Холмс впервые за всё время взглянул на него. На лице его отразилось сочувствие.

— Это выше моих сил, инспектор, — ответил он. Надежда на лице Ньюкомена погасла. — Однако я могу дать вам честное слово, что к концу этого месяца разрешу загадку. Если нам повезёт, то вскорости после этого разыскиваемый вами человек окажется в руках правосудия. Более я ничего не могу обещать.

— Это весьма неопределённое обещание, — произнёс инспектор. Однако в его голосе вновь зазвучала надежда.

— Согласен, но лишь потому, что я не могу предсказать грядущие события. Как вы уже слышали, я создал теорию, которая удовлетворяет всем фактам. И без помощи этих книг подобное мне бы не удалось. Но это весьма причудливая теория, и я опасаюсь, что она покажется вам безумной. Сначала мне нужно убедиться самому. Однако если я прав, то разгадка выходит далеко за пределы простого бытового преступления, и мы с вами с некоторой самонадеянностью можем ожидать, что какой-нибудь честолюбивый историк ещё при нашей жизни вставит наши имена в свой труд. Похоже, мы столкнулись со злодейством такого масштаба, что у меня просто дух захватывает.

Ньюкомен посмотрел на него с любопытством:

— Если бы я не слышал о ваших выдающихся способностях от людей, чьё мнение я уважаю, то обвинил бы вас в злоупотреблении праздной напыщенностью.

— Я не лишён недостатков — доктору Уотсону это известно, как никому другому, — но праздность не входит в их число. Я не трачу попусту ни слов, ни действий.

— В последнем я не сомневаюсь. — Инспектор снял с вешалки свои шляпу и плащ и оделся. — Значит, к концу месяца, — сказал он, берясь за ручку. — Ловлю вас на слове.

Хлопнув дверью, Ньюкомен вышел. Я услышал, как его плащ шуршит по ступенькам, а затем грохнула входная дверь. Холмс бросил взгляд на часы на каминной полке, зевнул и наклонился, чтобы вытряхнуть трубку в камин.

— Время ложиться спать, Уотсон, — объявил он, откладывая «Фауста». — Будьте так добры, спуститесь вниз и заприте дверь, а я пока посвящу хоть несколько минут детищу Страдивари. Иначе мне всю ночь будет сниться гётевский ад. — Он протянул руку и достал скрипку и смычок из футляра.

Мелодии Листа сопровождали меня, пока я запирал дом на ночь, и продолжались, когда я поднялся наверх и затем прошёл в свою спальню. Однако, когда я оказался под одеялом, возвышенные ноты венгерского композитора сменились какой-то сверхъестественно прекрасной музыкой, навеявшей мне образы цыган у костра на залитой лунным светом уединённой поляне. Я не мог узнать эту мелодию, что могло означать — хотя вряд ли, — что Холмс исполнял произведение собственного сочинения. Я так и заснул под чудесные звуки.