Юлия Винер - Красный Адамант

Но вот что интересно, что это там на столе лежало под влиянием лекарств? Разве я помнил, что я это я? Ничуть не похоже на меня. Постороннее какое-то тело, да и то всего половина, а я отдельно…

Я иногда удивляюсь, как это получилось, что я — это я. Не то чтобы я какой-нибудь уж очень особенный, но есть коренная разница между мной и всеми другими людьми. Потому что во всем мире я один-единственный меня изнутри чувствую. Именно я смотрю на себя и на весь свет изнутри, а все остальные и все остальное находится снаружи. Словно я в клетке сижу, а все прочее на воле гуляет.

А тут под влиянием химии мое «я» пошло гулять свободно, зато другие в своих клетках сидят и на меня изнутри смотрят… И выходит, что все это «я» исключительно зависит от химии.

…И вовсе они на меня не смотрят, а на телевизор и заняты своим делом, а я своим…

Другие, ясно, так же про себя считают, что они это они, но про меня чувствую только я один. И вот, как же это, что из всех миллионов-миллионов людей, которые из меня могли получиться, из меня получился именно я? Почему я родился именно в форме меня, а не кого-нибудь другого, когда выбор такой огромный. Говорят — игра случая. Но это с каждым так, и, значит, все люди — игра случая. И вообще всё. Примириться с этим трудно, и на этот предмет и появился Бог. То ли его человек просто выдумал себе для утешения, а то ли и в самом деле «игра случая» это он и есть?

— Ты спишь, что ли? — мой доктор Сегев говорит. — Не спи, а разговаривай, что чувствуешь.

И сразу мое «я» обратно в мои полтела влетело. Так мне стало досадно!

— Ничего не чувствую, — говорю и жду, чтобы отстал. — Все нормально.

Вот жалость, больше никак не получается. Отделиться больше не могу. Видно, химия начала уже потихоньку ослабевать. А он мне:

— Тогда смотри, сейчас самое главное будем делать.

Эти хирурги ужасные похабники. Люди по большей части проходят операции под общим усыплением и не знают, как хирурги в бессознательном состоянии над ними измываются. Он еще в самом начале что ассистенту сказал? Вообще-то, говорит, я больше сзади люблю в них входить, удовольствия больше, но тут придется спереди, его на живот не положишь.

А теперь говорит мне:

— Видишь, у тебя головка сустава чуть не напрочь отскочила. Если тебя не прооперировать, то и само со временем срастется, но ходить уж вряд ли будешь. А я сделаю, что ты у меня завтра встанешь.

Завтра! Ладно, надо же человеку похвастаться. А он дальше.

— Вот, — говорит, — я тебе вот этот штырь титановый вставляю, сейчас шурупами затяну, и порядок. — И прибавляет: — Пока на столе, давай, что еще починить? Может, в него тоже штырь вставить?

И догадываюсь, что он на мой колокольчик там внизу показывает.

— Смотри, — говорит, — какой он у тебя скукоженный лежит.

Скукожишься тут!

— А я, — говорит, — вставлю титановый штырь, и будешь ты постоянно в боевой готовности.

Да серьезно так говорит, а сам что-то делает. Шутит, конечно, но мне даже в шутку страшно вспомнить, как я пацаном постоянно в боевой готовности ходил!

— Ладно, — говорю, — доктор, затягивайте быстрей свои шурупы, а то я уже что-то чувствовать начинаю.

— Врешь, — говорит, — ничего ты не чувствуешь.

И чем-то где-то там по мне постукал. Я звук услышал, а чувствовать действительно ничего не чувствую.

— Это я, — говорит, — уже по нему стучу. Видишь, какой твердый стал?

Инструменты бросил, зашивать оставил ассистенту.

Снимает перчатки, и слышу, он ногой раз, другой по полу шаркнул, что-то маленькое гоняет, потом поднял и говорит ассистенту:

— Это до каких пор в стерильном помещении будет валяться всякая дрянь?

Ассистент глянул и говорит:

— Наверно, Таделы дочка уронила, уборщицы нашей эфиопской, она часто девчонку с собой на работу приводит.

Я все это равнодушно слушаю, от дури стал уже немного отходить, и даже подташнивать начало. Лежу носом кверху, внизу и по бокам ничего не вижу. Сегев говорит злобно, совсем не похоже на моего веселого врачишку:

— Скажи ей, никаких детей в операционной! Этого только не хватало.

И бросает что-то на поднос с кровавыми операционными отходами. Об металл звонко стукнуло.

И как стукнуло, мне сразу в башку ударило. Я ведь как лежал в палате с бессознательно зажатым кулаком, так и в операционную поехал. А в кулаке он, мой Красненький.

И все время так держал, кулак даже судорогой свело, я и не чувствовал. Но разжимаю — пусто!

— Доктор, — кричу и пытаюсь поднять голову, — доктор, что вы там нашли?