М. Маллоу - Пять баксов для доктора Брауна. Книга четвертая

— Надо же, какой большой… Но… но… но я не разрешаю!

Саммерс устроил "эту вещь", упакованную в брезент, за дверью, проверил, можно ли после этого протиснуться в комнату, и выпрямился.

— Мисс Дэрроу, это стоило нам страшных денег. У нас в офисе орудуют рабочие. Маллоу пригласил к ужину барышень — думают танцевать в гостиной матчиш. Тащить наверх по лестнице — одному тяжело. Мэм, ну не ругайтесь, правда, только ненадолго!

— Так уберите это куда-нибудь! Не могу же я спать с этой вещью!

— В гостиной курят жильцы. Кстати, вы, надеюсь, не курите?

— Как вы могли такое… а почему вы спрашиваете?

— Чтобы оно не взорвалось, разумеется. Иначе вы останетесь не только без платы за комнату.

Пока экономка с трудом приходила в себя, ее настигла другая ужасная мысль.

— Но Господи Иисусе! В гостиной — матчиш! В моей гостиной!

— Я говорил ему.

— А он?

— Сказал: “Не могут же они танцевать в нашей комнате!” Мисс Дэрроу! Куда вы?

— К вашему офису. Сказать вашему другу, что не желаю, чтобы в моей гостиной танцевали матчиш!

— Я скажу им, чтобы танцевали вальс! Не сердитесь!

— Но моя гостиная! Что скажут жильцы!

— Кстати: а кто у нас жильцы? Я только видел пожилого джентльмена. Он вскочил в уборную у меня перед носом.

— Это мистер Спарклз, нотариус. Не сердитесь на него, он лечится электричеством.

— А второй? Он, что, невидимка?

— Мистер Мацумага — секретарь страхового общества. Он уже две недели, как уехал по делам ложи.

— Какой ложи?

— Только никому не говорите. Общества “Преданность № 120”.

— Что же он там делает?

— Не имею представления.

— А когда он вернется?

— Этого никто не знает.

— Как? — оторопел Саммерс.

— Что же вы хотите — тайное общество! — мисс Дэрроу с достоинством одернула фартук. — В городе их шесть, и испокон века никто не знает, чем они занимаются!

Той ночью нотариус, человек лет тридцати, с лоснящимся задом синих брюк, с испорченными зубами и заметной плешью, желающий только одного: чтобы его оставили в покое, съехал, не тратя времени на объяснения. Сделал ли он это потому, что ночью к нему в комнату стучались веселые барышни, желающие развлечь его танцами? Или, может быть, потому, что некие двое джентльменов, имея благородное намерение успокоить этих барышень, читали им вслух газету, где размещались “Разговоры о красоте бабушки Эйприл”, изображая один молодую девицу, второй — бабку? Этого не знал никто (тем более, что мистер Саммерс с утра опять пел в ванной). Но только пришлось ехать догонять нотариуса, просить миссис Христодуло, чтобы пустила к нему в комнату, и, наконец, применить кое-какие экстренные меры. По принятии этих экстренных мер нотариус вернулся в “Мигли” почти счастливым и совершенно пьяным. Мазурку он начал еще на крыльце, не обращая внимания на то, что его не держали ноги, а когда мисс Дэрроу распахнула дверь, хлопнул экономку по заду и потащил в гостиную танцевать. Танец закончился стремительным бегством мисс Дэрроу. При этом нотариус назвал свое поведение “эксцессом интеллекта”.

Пришлось срочно загонять нотариуса в его комнату. Спустя час бедняга был выгнан вон. Он топтался во дворе и плакал.

— Мисс Дэрроу! Мисс Дэрроу! — заклинали двое джентльменов из-за запертых дверей.

— Ну, не сердитесь на него! Он же не имел в виду плохого! Он наоборот!

Не помогали даже и объяснения, что подобные “эксцессы интеллекта” как раз и случаются с людьми непьющими — с непривычки. Но Д.Э. Саммерс добился помилования для всех: он, один сохранивший кое-какие силы после экстренных мер, до самого утра пил с экономкой чай и рассказывал, как пинкертоны упустили однажды жулика в дамском платье; о том, что половина дам, ведущих дамские колонки в газетах — переодетые мужчины; о том, как именно изготавливаются некоторые шарлатанские средства, и о том, как он явился однажды утром в кабинет шефа одного сыскного бюро Сан-Франциско, и сам, лично, видел там следы поджога. Поджог сыскного бюро и особенно описание мужественной внешности его шефа, Майлза Дж. Болджера, сотворили чудо: опальный нотариус, которого компаньоны нашли спящим на крыльце, вернулся в свою комнату.

Его хватило на неделю. Все это время он терпел молчаливую ненависть экономки, занятую уборную, в которую часами не мог попасть от того, что компаньоны использовали это помещение для чтения, телефон, впавший в безумство от постоянных звонков, и ариетки в ванной, которые было слышно во всем доме. Кроме того, он каждое утро спотыкался о еще один “резервуар для перегонки жидкости, которой обрабатывают невидимые чернила, отпечатки пальцев и тому подобное”.