Лев Корнешов: Последний полет «Ангела»

Ганс оказался очень общительным парнем, через несколько минут после знакомства он был с Алексеем на «ты», а после двух совместно проведенных дней они числили себя уже в давних друзьях. Однажды заговорили о войне, о ранах, которые болят и сегодня. Алексей в минуту откровенности рассказал о трагедии Адабашей, о том, что виновных в гибели его родственников так и не удалось отыскать. Ганс все очень старательно записал в толстенную книжку-блокнот, которую постоянно носил с собой, пообещал:

— Я постараюсь что-нибудь узнать у нас. Может быть, какой-нибудь недобитый твоим дядей эсэсовец проболтался об этой акции в «воспоминаниях» — их сейчас издается много. Или по архивным документам удастся установить, что за зондеркоманда свирепствовала в ваших местах.

И вот от Ганса пришло письмо, он сообщал, что пока никаких следов Гайера не обнаружил. Более того, в архивах, где хранятся списки личного состава бывших эсэсовских формирований, Гайер не числится.

— Никита Владимирович, — спросил генерал майора Устияна, — а нам что-нибудь известно о карательной акции в селе Адабаши… ее организаторах и участниках?

— Очень мало, — сразу же ответил Устиян, он был готов к этому вопросу. — Все население было уничтожено, а село сожжено дотла.

— А вы говорите — личное… — немного укоризненно обратился генерал к Алексею.

Лейтенант промолчал, он понимал, что ответа от него сейчас не ожидают. Генерал, размышляя вслух, продолжал:

— В нашем деле порою трудно, невозможно установить, где кончается личное и начинается общегосударственное. Вы в этом еще не раз убедитесь, лейтенант.

Туршатов спросил:

— В вашей анкете есть запись, что вы владеете немецким. Это так?

— Да, товарищ генерал.

Неожиданно для Алексея генерал перешел на немецкий:

— Повторите, о чем просил капитан Адабаш вашу маму?

Тоже по-немецки Алексей ответил:

— Он к тому времени был уже майором. И завещал своей сестре, моей маме, и ее сыновьям отыскать палачей хоть на краю света.

Генерал удовлетворенно кивнул, сказал уже по-русски:

— У вас не анкетное, как случается, знание языка.

Алексей и майор Устиян ждали, что он решит.

— В старину говорили: последняя воля покойного… Ее нельзя было не выполнить, таков обычай, и в нем много справедливого. Для нас воля павших за Родину, их заветы священны. Последний приказ ушедших тем, кто будет жить.

Генерал поднялся, вышел из-за стола. Алексей и Устиян тоже встали. Тоном, не предполагающим что-либо обсуждать дальше, Туршатов обратился к Алексею:

— Вы — новичок в нашем деле, лейтенант. Но майор Устиян, очевидно, говорил уже вам, что розыск военных преступников, лиц, запятнавших себя в годы войны злодеяниями, — это тоже охрана безопасности нашего государства. Мы обязаны разыскать и палачей села Адабаши. Будь они хоть на краю света. — Резко, твердо генерал завершил свою мысль: — Продолжайте выполнять последний приказ майора Адабаша, лейтенант. — Чуть мягче он добавил: — Советую для начала вновь изучить старые дела предателей и пособников оккупантов. Вам все ясно, лейтенант?

— Так точно!

Алексей понял, что разговор, которого он так ждал, окончен, и завершение его оказалось самым благоприятным. Он поднялся, чтобы уйти, и вдруг услышал:

— Кстати, в ходе того, я бы сказал, нелепого инцидента в зарубежной туристской поездке вы действовали правильно.

Когда все уже отшумело и стало воспоминаниями, через много месяцев после туристской поездки во Францию, Алексей пытался определить, чем же отличался вечер 22 июня 1981 года от многих других, исключая то, что это был вечер в Париже. Он вновь и вновь перебирал в памяти подробности, по минутам восстанавливал происшедшее тогда, и думал, что случайности в нашей жизни порою становятся исходными точками для событий, под знаком которых текут многие месяцы, а то и годы. Ведь вполне можно считать — встреча на той парижской улочке была именно случайностью в ее чистом, первозданном виде.

Алексей и его товарищи по туристской молодежной группе, Гера и Олег, возвращались в свой отель. Они только что побывали в музее Родена. Залы, где застывшими в мраморе образами давно минувшей жизни возвышались творения прославленного скульптора, произвели на всех немножко грустное впечатление. А тут еще подкрался вечер, вначале по-летнему голубой, но быстро терявший светлые краски. В больших незнакомых городах вечера все чуть-чуть окрашены в грустные тона. Алексей вспомнил фразу из какого-то романа: вечерний воздух в Париже так настоян на пыльце и запахах деревьев, что кажется, к нему можно прикоснуться рукой. Сумерки были подкрашены золотистым светом, наступило то время, когда еще не ушел окончательно день, но уже приближалась ночь.