Андрей Анисимов - Восточное наследство

Сон стал забываться. Возник он снова прошлой осенью. Ребят всем классом повезли убирать хлопок. На поле возле большого арыка они жили неделю. Фатима терпеть не могла эту монотонную работу — ходить с мешком по рядам и рвать ватные коробочки. Она часто удирала и, забившись в поле, укладывалась влежку, глядела на небо, жевала стебельки. Однажды, лежа на животе и разглядывая длинного рябого кузнечика, девочка заметила кусочек металла. Ржавый, забитый глиной кружок заинтересовал Фатиму. Она пошла к арыку, отмыла железяку, отскребла песком. Кусочек металла превратился в брошку. Фатиме казалось, что она эту брошку где-то видела раньше. Фатима привезла брошку домой и положила на свой шкафчик рядом с другой дешевой бижутерией, скопившейся за недолгую девичью жизнь. Однажды отец заметил брошку.

— Где ты это взяла? — спросил он зловещим голосом.

— На поле, возле арыка нашла, — ответила Фатима.

— Никогда не таскай в дом разную гадость! — крикнул отец. Фатима, удивленно посмотрев на Вахида, увидела страшный взгляд. Так отец смотрел на нее той ночью.

Фатима вернулась домой около десяти, отца дома не застала. Прошла в свою комнату, приставила к двери стул, достала из-под шкафа заточенный напильник и спрятала под голову.

Не раздеваясь, улеглась на курпачу и закрыла глаза. Вспомнила драку в школьном саду.

В шесть часов утра в городской больнице Хачик умер.

— Ма, дай поесть! Я на зорьку опаздываю! — еще не установившимся басом заявил Антон.

Шура снизу вверх поглядела на парня.

— Успеешь, не уплывут твои лещи. Выловишь…

Антон, около двух метров ростом широкоплечий, со светлым пушком над верхней губой, оставался совсем ребенком. Шура улыбнулась на обиженные детские нотки в голосе Антона и сняла с плиты огромную сковороду с картошкой, Жареный лещ, выловленный вчера, уже красовался на блюде.

— Ма, а мяса нет? Рыба надоела, — проворчал Антон, усаживаясь за стол и с трудом пристраивая между столешницей и полом свои коленки. Кроссовки сорок шестого размера неуклюже просунулись с другой стороны стола.

— Зачем ловишь рыбу, если не, ешь? — заметила Шура, но достала из холодильника батон копченой колбасы и нарезала крупными кругами.

— Спасибо, ма, — поблагодарил Антон, уже успев набить рот.

— Руки не мыл? После навозной кучи с червяками прямо за стол! — покачала головой Шура.

— Я мыл, ма… Только сразу их не отмоешь, а времени нет.

Антон говорил с волжским оканьем. Шуру, за столько лет отвыкшую от местного говора, речь парня смешила.

Дожевывая на ходу, Антон выскочил из-за стола, вышел на крыльцо, схватил удилища, весла и бегом вниз. Через минуту на крыльце появилась Шура с соломенной шляпой в руках.

— Сынок! Башку напечет! Шапку забыл! — крикнула она вдогонку. Но Антон уже ловко вскочил в «Казанку», отпихнулся веслом и крутанул шнурком движок.

— Не напечет! — услышала" Шура сквозь рычащее бульканье работающего на холостом ходу мотора.

Антон включил передачу, «Вихрь» взвыл, задрал нос лодки, и «Казанка» понеслась прямо на огненный шар восходящего солнца. Шура хотела вернуться в дом, но залюбовалась на розовый снег цветущих яблонь. Небольшой, но добротный, строенный своими руками, а если точнее — руками Алексея, домик утопал в цветущем саду. Груши еще не вошли в цвет, зато вокруг яблонь, смороды и крыжовника вовсю вились пчелы. В саду стоял мерный гул. Шура взглянула на Волгу.

Возле пристани осталось и растекалось по воде облачко голубого дымка от уплывшей лодки. Протяжный пилящий звук медленно растворялся, как растворилась в тумане и сама лодка.

«Под остров поплыл», — подумала Шура.

Антон был ее слабостью. Шура души не чаяла в парне. Обычно симпатии родителей остаются за младшими. «До чего ж они разные, — размышляла Шура, выдергивая молодую крапиву возле малины. — Младший, Вася, хитрован, с ленцой. Вот и сейчас, Антон на реке, а Вася спит. И еще долго будет спать. Хорошо, если проснется к ее возвращению. Но Вася нежный, умеет подластиться».

Ребята сразу стали звать Шуру мамой. За два года, что они не видели родную мать, мальчишки ее подзабыли. Алексей не скрывал от сыновей, что Шура его вторая жена.

— Бывают просто матери, а бывают настоящие, — сказал он мальчикам, когда пошел третий год их совместной жизни.

Так и повелось: настоящая мать — Шура.

Всю нерастраченную женскую щедрость, отпущенную Богом женщине на материнство, она отдала им. Понемногу чувство страха и тревоги Шуру отпустило. Только изредка, по ночам, когда Алексей уезжал в свои поездки, сердце вдруг сжималось.