Наталья Солнцева - Следы богов

В личных беседах Зубр не употреблял жаргонных словечек. И Пашу отучил от блатной фени. Его язык становился образным и витиеватым, в какие-то моменты изысканным.

«Настало время менять лицо и манеры, – учил он своего подопечного. – Миром правит смокинг, а не тюремная роба».

Широков и сам это понимал. Понимал он и то, что чем выше занимаемое положение, тем важнее чистота рядов. Некоторые факты биографии могут сыграть злую шутку с их обладателем, который вовремя не позаботился о репутации. Компромат необходимо тщательно упрятать от чужих глаз и опасного любопытства. Самому-то ему особо таить было нечего. Зубр сберег, держал в тени.

«Никакого компромата, Паша, – говорил он. – Ты мне нужен чистым, как девственница. Чтобы комар носа не подточил. Таким ты принесешь больше пользы нашему общему делу».

С высокой рябины спорхнула синичка, бесстрашно уселась на край плиты. Знала, тут ее не обидят. Широков очнулся от воспоминаний, полез в пакет. Птичка отпрыгнула, но не улетела. Ждала угощения.

Он достал нарезанную колбасу, кексы и бутылку коньяка. Размял кекс, бросил крошки синичке. Поставил на плиту хрустальный стакан, налил в него коньяк, негромко сказал:

– Выпей со мной, Алексей Федорович, не побрезгуй.

Синичка клевала сладкие крошки, поглядывая на Широкова. Он пил коньяк прямо из бутылки, чего никогда не позволил бы себе в обществе. Зубров свой – он и поймет, и простит.

– Странные вещи происходят, – жаловался ему Павел. – Кому-то я дорогу перешел, а кому – не знаю. Впервые жизнь поставила меня в тупик. Что делать?

Синица, опасливо косясь, подбиралась к кружочку колбасы.

– На, угощайся, божья тварь! – он подвинул колбасу и медленно убрал руку. – Хорошо тебе. Ни забот, ни хлопот. И душа у тебя не болит.

Широков сидел, прислушиваясь к себе. Обычно, испросив у Зуброва совета, он потом просто ждал, и нужная мысль сама приходила ему в голову. Сегодня ничего подобного не происходило. Он хлебнул еще коньяка, закусил кружочком колбасы. В голове звенела пустота. Коньяк приятно согрел внутри, ослабил напряжение.

– Что молчишь, Алексей Федорович? Али не угодил чем?

В кустах зашелестел ветер.

– Значит, не угодил, – вздохнул Широков. – Какую ошибку совершаю? Не ведаю… Надоумил бы.

На крошки от кекса и колбасу слетелись еще несколько пичужек. В теплом летнем воздухе пахло молодой травой, ромашками и мятой. Широков поднялся, вылил в заросли барвинка коньяк из стакана, положил бутылку в пакет, прислушался. Такая тишина бывает только на кладбище. В лесу, в поле или в городе она другая, – пронизанная жизнью. Здесь же царила тишина усопших, полная загадочного безмолвия…

– Прощай, Алексей Федорович, – тряхнул головой Широков. – До следующего свиданьица.

Он повернулся и резко зашагал прочь, к воротам. У часовни остановился, чуть поколебавшись, вошел. В ладанном сумраке мерцали позолотой лики святых. Согбенный монашек неторопливо подошел, взял у него деньги. Сумма изумила. Монашек поднял усталые глаза на посетителя.

– Поставьте двенадцать свечей за упокой души, – сказал Широков, протягивая монашку записочку. – Самых дорогих. И молебен отслужите.

– Панихиду? – уточнил монашек.

Широков кивнул, неумело перекрестился и вышел на солнечный свет. От посещения часовни осталось в сердце тоскливое недоумение.

Водителю надоело сидеть в машине, и он, потягиваясь, прохаживался у ворот.

– Поехали, – сказал Широков. – Нам еще в одно место успеть надо.

– Куда?

– Ты езжай, я покажу.

Он долго молчал, глядя на пыльную ленту шоссе, подстриженные деревья на обочинах, и только давал короткие указания водителю, куда ехать. Спустя час они оказались у захолустного подмосковного кладбища. Неровная дорожка вилась среди утопающих в бурьяне проржавелых оград и покосившихся крестов. В этой части кладбища давно никого не хоронили.

Широков шел уверенно. Он хорошо знал, куда направляется. В кустах отцветающей сирени пряталась ухоженная могилка – литая ограда, поросший незабудками холмик и розовый мраморный крест с надписью «Эльза Малер». Внутри ограды была врыта в землю такая же крепкая дубовая скамья, как и у могилы Зуброва. Хотя они с Эльзой Малер не состояли в родстве, не знали друг друга и никогда не виделись в земной жизни.

Широков открыл калитку ограды, постоял… потом наклонился и заботливо положил к подножию креста букет орхидей, укрытый целлофаном с золотыми блестками и витыми ленточками. Когда Эльза была жива, он не мог дарить ей дорогие цветы. Теперь совсем другое дело. С согласия родителей Эльзы, которые переехали на постоянное место жительства в Латвию, он поставил здесь ограду и крест, устроил все по своему вкусу. Одинокая сторожиха убирала могилку, получая за свои труды щедрое вознаграждение.