Ростислав Самбук - Взрыв

— И вы считаете, что бомбу подложил я? В чемодан собственной жены?

— Нет, нет… Просто выясняем, не побывали ли чемоданы в чужих руках?

— Нет! — Юрий Лукич сразу успокоился. — Я сам запер чемоданы и потом сам сдал их в багаж.

— Был уверен в этом, — поднялся Дробаха.

Лоденок проводил следователя до дверей, закрыл их и

постоял немного, анализируя их кратковременную беседу. Честно говоря, он бы сразу и забыл о ней, если бы не назначенное на вечер свидание. Со всех других точек зрения его позиции были безупречны, впрочем, и ужин в ресторане с красивой девушкой еще ни о чем не говорит, но есть во всем этом что-то нехорошее, какой-то риск для него.

Лоденок подумал, что в принципе ему следовало бы отложить встречу с Оксаной, ситуация, пожалуй, требовала этого, но как сообщить ей? Где найти ее?

Не явиться на свидание — девушка может обидеться, небось привыкла, что парни вьются возле нее — молодые, энергичные, красивые, а ему, как известно, за сорок…

Правда, не все из ее ухажеров директора комбинатов, отметил не без самодовольства, но не был абсолютно уверен в преимуществе своего положения и решил рискнуть.

К тому же риск минимальный. Он возьмет такси и повезет Оксану в «Наталку» — есть такая богом забытая корчма да Бориспольском шоссе. Полная гарантия, что там их никто не увидит.

У Юрия Лукича сразу улучшилось настроение, и он поехал домой упаковывать Людмилины платья.

— Нет, я не хочу и не пойду! — заявил Иван Петрович и разлегся на диване.

Варвара остановилась посредине комнаты, удивленно глядя на мужа. Впервые услышала от него подобное, да еще и выраженное столь категорично. Она уже успела отвести дочку в детский сад и попросила Ивана сбегать за молоком, хлебом и сосисками, уже девять часов, а он разгуливает по квартире в одних трусах и небритый.

И вдруг такое…

Иван растянулся на диване в гостиной, примостив под нечесаную голову приобретенную в салоне художественного фонда вышитую подушку, положил ноги на мягкую диванную спинку, не сбросив тапочек, — худые ноги, покрытые рыжеватыми волосами, одна тапочка сползла с ноги на велюр, и Варвара всплеснула руками от возмущения.

— Чего разлегся! — закричала. — На диване с грязными ногами! — Думала, что муж сразу вскочит, ну хотя бы снимет мерзкие рваные шлепанцы, однако Иван никак не среагировал на ее возмущение, наоборот, отвернулся, давая понять, что ему глубоко безразличны и ее гнев, и ее приказания.

— Ты слышал? — удивленно пожала плечами Варвара. — В доме нет хлеба и молока.

Иван повернулся к ней и, глядя чистыми глазами, спросил равнодушно:

— Ну и что?

— Пойди в гастроном.

— И не подумаю.

Да, это было впервые — впервые за всю их шестилетнюю семейную жизнь Иван отказал в чем-то Варваре, и это настолько взволновало ее, что не смогла даже ответить подобающим образом. Стояла посредине гостиной и хлопала глазами, наконец не нашла ничего лучшего, чем спросить:

— Ты что, заболел?

— Нет, — ответил и улыбнулся, как показалось Варваре, нахально.

— Ты же знаешь я здоров.

— Так почему же?..

— Не хочу.

— Но ведь нужно.

— Иди сама.

— А кто уберет квартиру?

— Вернешься из гастронома и уберешь.

— А ты?

— У меня отгулы, и я отдыхаю.

— Но ведь и я в отпуске и тоже нуждаюсь в отдыхе.

— Так, отдыхай.

— А Что будем есть?

— Как-нибудь перебьемся.

— Ребенок-то как без молока?

Иван заерзал на диване и отступил, как показалось Варваре, весьма неохотно:

— За молоком я потом смотаюсь.

— Могут разобрать.

— Проживет ребенок день и без молока.

Варвара растерянно развела руками: ну что можно ответить на это? Придвинула к дивану стул с высокой спинкой, села возле мужа и спросила спокойно:

— Что с тобой, Ваня?

— Ничего.

— Может, ты чем-то недоволен?

— Сейчас — нет.

— Как тебя понять?

— А вот так и понимай: лежу на импортном диване, под торшером за двести рэ, смотрю на «стенку» с хрусталем и плевать хотел на все.

— Увидела бы мама!

— О-о! — вдруг вскочил с дивана Иван. — Наконец сказала, что думаешь. А я заодно и на твою мамочку плевать хотел. С ее хрусталем и диваном.

— Ты что? — ужаснулась Варвара. — Что мелешь?

— Не мелю, а теперь уж говорю, что наболело. Дай хоть три дня пожить свободно. Сбросил кандалы, неужели не понимаешь, хоть на три дня сбросил, а может, и больше… — Он запнулся. — Может, навсегда!.. Дошло?

— Как тебе не стыдно говорить такое о маме? Она обеспечила нас всем.