Евгений Габуния - На исходе ночи

Якуб, почти протрезвев, во все глаза смотрел на племянника.

— И откуда ты все знаешь, не врешь ли часом?

— Вот тебе истинный крест, дядя Степан! — Григорий перекрестился, повернувшись к иконе. — Я ведь в армии знаешь кем служил? Начальником радиостанции. По радио и получал инструкции.

— Инструкции? — переспросил окончательно сбитый с толку Якуб. — От кого?

— Этого пока сказать не могу, — значительно произнес племянник. — Придет время — узнаешь. Я, — он оглянулся по сторонам и, понизив голос до шепота, продолжал: — выполняю особое задание. Жду связника со дня на день. Он передаст последние указания центра, когда начинать… Думаю, что скоро, как только американцы разгромят коммунистов в Корее. А пока у тебя поживу… Если не возражаешь, дядя Степан.

— Живи… — нерешительно пробормотал Якуб. — Только как бы чего не вышло… беды какой.

Григорий встал, прошелся по комнате, уверенно, бодрым голосом произнес:

— Не дрейфь, не бойся; говорю, — пояснил он, догадавшись, что дядя не понял, что означает «не дрейфь». — Зато потом, когда все кончится, заживем мы с тобой… Снова хозяином станешь, все уважать будут. И мне дело найдется. Давай-ка за это выпьем. По последней.

Якуб нехотя поднялся, пошел за самогоном. Когда выпили «по последней», Григорий как бы между прочим спросил:

— О каких верных людях ты говорил, дядя Степан? Ну, которые про войну тебе рассказывали. Много их?

— Точно не знаю, — после некоторого размышления ответил тот. — Одно знаю точно — не мне одному поперек горла колхозы стали ихние. Конечно, не каждый скажет, что у него на душе. Затаились люди. По домам шепчутся, промеж своих. Не то, что Бодой. Вот это человек! Гайдук! За всех нас борется. И собой видный, ростом тебя повыше будет, храбрости и силы удивительной! Подкову как проволоку гнет. Сам видел.

— А ты разве его знаешь? — с интересом спросил Григорий.

— Филимона? Как не знать! Его многие знают. Он кузню в соседних Мындрештах держал. Цыгане — они ведь больше по кузнечному делу. Хороший был кузнец, со всей округи к нему лошадей водили ковать. Когда Советы пришли — в кодры подался. Не по нутру ему их власть. Слышал я, огромный отряд собрал, Черная армия называется. В страхе коммунистов да активистов колхозных держит. — Якуб злорадно хихикнул. — Побольше бы таких — и духу бы от них не осталось. Ловят его, ловят, а поймать не могут. Вроде заколдованный. Хитрый цыган, и грамоту знает, хотя и не такой грамотный, как ты. — Якуб с уважением посмотрел на племянника.

— Значит, Черная армия называется отряд Бодоя? — задумчиво переспросил Григорий. — Почему такое название?

— Кто его знает, так сам Бодой свой отряд называет, чтобы, значит, боялись больше… Ночью они выходят… И черную одежу носят… чтобы в темноте не видно было.

— И ты, дядя Степан, говоришь, что лично знаешь этого Бодоя?

— Конечно, знаю, зачем мне врать тебе? А что?

— Да хотелось бы с ним познакомиться поближе.

— Это можно… — не слишком уверенно ответил Якуб. — Только не простое дело. Осторожный он больно, недоверчивый. Его доверие надо заслужить. Понимаешь, Гриша?

— Ясно. За этим дело не станет. И вот еще что, — в голосе племянника Якуб уловил начальственные нотки, — познакомь меня со своими друзьями, ну с теми, верными людьми, о которых говорил. И с другими поговори, откровенно, по душам. Поинтересуйся; кто чем дышит. Только осторожно, с умом действуй. Нужна мне парочка хороших ребят помоложе. Да, чуть не забыл: Надя Пламадяла как поживает? В селе или уехала куда?

— Здесь она, куда денется с малым ребенком. Родила ведь Надька недавно, а муж или кто там у нее был, сбежал. Непутевый мужик оказался. Учительствует она в школе. О тебе, кстати, всегда спрашивает, когда встречаемся на улице.

Родственники поговорили еще о разных разностях и отправились спать.

Первой, как всегда, пришла в правление колхоза Аница — пожилая одинокая женщина, совмещавшая обязанности уборщицы и посыльной. Она долго стучала в запертую изнутри дверь, прежде чем ее открыл ночной сторож — старик в полушубке и валенках. Ворча на его медлительность, Аница принялась за уборку. Поругивая всех нерях мужчин вообще, а не только сторожа, она выгребла окурки из яркой консервной банки с надписью «Крабы», подмела пол, натаскала дров и села передохнуть.

Часов в правлении не было, их заменял репродуктор. Аница уже успела привыкнуть к черной бумажной тарелке, висящей в углу комнаты, и без опаски включила вилку в розетку. В тарелке что-то зашипело, затрещало, потом полилась музыка. «Скоро председатель придет, — подумала Аница, — он всегда приходит, когда эту музыку передают». Музыка смолкла, в репродукторе заговорил мужской голос. Зазвонил телефон на председательском столе. Аница сияла трубку, сообщила, что председателя еще нет. Пришел счетовод, за ним бухгалтер, заглянули бригадиры. Рабочий день в колхозе «Заря новой жизни» начался. Всем нужен был председатель. Аница не успевала отвечать на попроси. Спрашивали именно ее. Коцофан жил один, и все знали, что Аница, женщина добрая и отзывчивая, несмотря на показную ворчливость, присматривала за его нехитрым холостяцким хозяйством и была в курсе председательских дол.