Хансйорг Шнайдер - Смерть докторши

— Я пишу с двадцати лет. Как раз в ту пору закончил коммерческое училище. И мне предложили хорошую работу. Надо было сделать выбор — принять это предложение или нет. Прими я его, я бы наверняка зарабатывал вполне достаточно, чтобы обзавестись семьей. Но такая работа мне не нравилась. Хотелось попробовать что-то новое, особенное. Я купил десяток школьных тетрадей в клетку и решил их заполнить, записывая каждый день по одной фразе. Не больше и не меньше. Жил я очень скромно, через некоторое время сдал на аттестат зрелости, пошел в университет. Как я уже говорил, было это в Базеле. Немногим позже я познакомился с Регулой. Она всегда за мной приглядывала, а месяц назад ее не стало.

— Как же звучала самая первая ваша фраза?

— Человек живет на свете, чтобы делать выбор, и я выбрал свободу быть самим собой.

— В сущности, это две фразы.

— Нет. — Улыбки на губах Рюфенахта как не бывало.

— Да. Человек живет на свете, чтобы делать выбор. Это первая фраза. И я выбрал свободу быть самим собой. Это вторая.

— Бросьте цепляться к мелочам, критикан несчастный. Я сам решаю, что одна фраза, а что нет. Для меня одна фраза заключена между двух точек. А что помешается между двух точек, определяю я сам.

— И с тех пор вы каждый день заталкивали меж двух точек произвольное количество слов?

— А вы не лишены чувства юмора, — сказал Рюфенахт, — мне это нравится.

— Как звучит последняя из записанных вами фраз?

— Жить — значит любить, любить — значит становиться виновным, становиться виновным — значит нести наказание, нести наказание — значит умереть, умереть — значит жить.

— Печальная фраза. Правда, я не вполне ее понимаю.

— Печальная, но верная.

— Вы часто писали о любви?

— Конечно. Любовь — загадка жизни.

— Что это значит?

— А то и значит, что без любви жизнь невозможна. Она и начинается актом любви, зачатием. Любовь — единственная животворящая сила, какой владеет человек. Но что такое любовь, никто в точности не знает. Производство гормонов, чувство, инстинкт продолжения рода? Любовь — загадка, ведущая к жизни.

— Хорошая фраза.

— Верно. Это моя предпоследняя фраза. Я записал ее в минувший понедельник.

Рюфенахт налил еще вина, сунул в рот кусок сыру. Ел он как человек, давным-давно отвыкший есть в компании. Решительно, жадно.

— Значит, вы целый день тратили на обдумывание одной-единственной фразы, — сказал Хункелер.

— Да. И вечер тоже, до двадцати двух часов. Потом прекращал раздумья.

— После вас останется труд целой жизни.

— Точно. Не знаю, правда, увидит ли он свет. Да это и не важно. Важно, что все это записано.

Он опять улыбнулся, едва ли не самодовольно. Отпил глоток вина.

— Поэзия — штука отстраненная. Потому-то она и важна.

— Откуда вы, живя в такой изоляции, черпаете опыт, черпаете свои премудрости?

— Я живу вовсе не в изоляции, а среди природы. Наблюдаю природу. Разговариваю с осликами, с курами, с овцами. Примечаю, когда им хорошо. А когда им плохо, я их подбадриваю. Они меня слушают. И все-все понимают и отвечают.

Он достал из ящика стола коробку «Рёссли-20», открыл, вытащил сигару, закурил. Сигара была последней в коробке.

— Мне казалось, вы курите «Премиум».

— Обычно да. Эту кто-то оставил в «Разъезде». И Марго отдала ее мне.

Он с удовольствием вдохнул дым, выпустил его через нос.

— Раньше были отшельники, которых все почитали. Столпники, ясновидицы, брат Клаус. Люди приходили к ним за советом. Нынче над ними смеются. Нынче все в кучу сбиваются. Кто громче кричит, тот и лучший.

— Вы живете отшельником?

Странная улыбка опять исчезла. Взгляд стал жестким.

— Что вы имеете в виду? У меня есть свои знакомства. Марго, например, хозяйка «Разъезда». Она всегда помогает мне в трудных ситуациях.

— Регула Хеммерли оставила вас семь лет назад. Почему?

Рюфенахт встал, на миг словно бы задумался, потом подошел к двери, открыл ее. Вошла черная кошка. Он опять сел, кошка прыгнула к нему на колени.

— Я больше люблю кошек, чем женщин, — сказал он. — С кошкой всегда сразу понятно, что она будет делать, что она хочет. Женщина клянется тебе в верности. А потом бросает…

— Вы давно знали, что она лесбиянка?

Рюфенахт закрыл глаза, плаксиво скривил лицо. Но не заплакал, слез не было.

— Перестаньте бередить открытую рану.

Оба замолчали. Слушали мурлыканье кошки, крик сыча, которому ответил другой. Потом взревели мотоциклы. Моторы работали на полных оборотах, едва не захлебываясь. Мало-помалу грохот удалился в сторону Кнёренга и стих. Рюфенахт опять открыл глаза, улыбнулся.