Яна Розова - Девушка с ложью на сердце

Увы, старая актриса сознавала, что ее давно забыли, а перед этим еще и записали в неудачницы. Такова жизнь. В свое время Славяне надо было всеми правдами и неправдами оставаться в столице. Ей, восемнадцатилетней дурочке, предлагали небольшие роли на московских подмостках, но Артур, химик по образованию, был командирован работать на новый химический завод в Гродине. Славяна представить себе не могла разлуку с любимым мужем. Она отказалась от ролей, поругалась с мамой и поехала декабристкой в глушь.

В Гродине Ожегова стала домохозяйкой при всегда занятом муже. Она маялась, рыдала, читала монолог Джульетты с балкона всем прохожим, ругалась с соседкой ради выплеска душивших эмоций, слушала по радио театральные постановки, упиваясь голосом великой Бабановой. Как ей хотелось в Москву! Как ей мечталось о сцене!

Артур считал жену ненормальной.

– Хватит выпендриваться! – кричал он каждое утро, обнаружив, что его обувь не начищена, брюки не отглажены, завтрак подгорел, а Славяна кружится по комнате, накинув на голову кружевную пелерину, и причитает: «Отчего люди не летают?» – Посмотрите, какая Любовь Орлова! Если ты и дальше так будешь продолжать, с тобой я разведусь!

Но Славяна продолжала. Конечно, Артур не развелся с ней: она была такая красавица! А в семьдесят втором в Гродине началась культурная революция: город-спутник химического завода рос как на дрожжах и вскоре превратился в областной центр, а областному центру полагался драматический театр. Драматическому театру полагалась ведущая актриса.

Талант и блестящие внешние данные Славяны Ожеговой пригодились. И тридцать прекрасных, трудных, долгих, быстротечных, насыщенных, опустошающих, таких памятных каждой минутой лет Славяна отдала Гродинскому драматическому. Она сыграла все главные роли во всех постановках, пережила трех главных режиссеров с их пресловутыми «не верю!» и расфуфыренными пассиями! Она унесла домой сто гектаров цветов от поклонников!

Славяна была счастлива, слепо, безумно, крылато, волшебно!

И не заметила, как из примадонны и богини превратилась в сценическое пугало. Ей было пятьдесят пять, она играла, нет, жила Офелию. После спектакля поднялась в свою гримерку, села к зеркалу, стала снимать лицо и вдруг услышала за тонкой перегородкой между своей уборной и уборной другой актрисы:

– Какой ужас! Уже и Шекспиром зрителя не заманишь! И все из-за бабки! Без слез невозможно смотреть на эту шамкающую беззубым ртом Офелию…

Это был голос Анненковой, инженю. Славяна полагала, что Ира Анненкова спит с режиссером и оттого получает все вторые роли в постановках. Уже в трех спектаклях Ира была основной партнершей Славяны, играя ее соперниц или наперсниц.

– Тише, тише! – отозвался режиссер. – Она же за стеной! – И притихшая Славяна различила, как он добавил совсем тихо и досадливо: – Ну не могу, не могу я заменить ее! Она же жена замдиректора химии. Тут такое поднимется!

«Химией» в народе назывался химический завод, а «замдиректором», конечно, был постаревший, вальяжный Артур. Теперь он гордился своей Славяной, хвастался ею, как недавно полученной звездой Героя Труда, и совершенно забыл, как шпынял жену в молодости.

Услышанный разговор взбесил Славяну. Да разве возраст помеха гению?! Ожегова вам старая? Да у Ожеговой внешность тридцатилетней! Вот что будет с этой Ирочкой в ее возрасте? Лицо станет как печеное яблоко, а под тушей будут ломаться подмостки!

Ожегова закатила грандиозный скандал. Ира Анненкова извинилась, режиссер лебезил, но Славяна добилась-таки, чтобы всю грязь разобрали на общем собрании труппы и виноватых в оскорблении заслуженной артистки со смаком размазали по авансцене. Тому и Артур посодействовал.

Через пару месяцев ославленный режиссер уехал работать в какой-то захолустный Дворец колхозника руководителем драмкружка для особо даровитых доярок. Ира Анненкова подалась в Москву, куда ее пригласили работать в новый театр рабочих окраин. Ой, да пусть себе топчет столицу! Ничего она не вытопчет.

После скандала Ожегова ходила с высоко поднятой головой, и Артур знал, что она не может играть на сцене. Это было похоже на то, как гусеница разучилась ходить: доски сцены, которые Славяна никогда не замечала, потому что это были мощеные улицы Вероны, Мадрида или Лондона, вдруг превратились в обычные тусклые деревяшки. Бутафорские комнаты, дворцы, дворики, фонтанчики, балкончики стали для нее всего-навсего крашеным картоном, папье-маше.