Яна Розова - Девушка с ложью на сердце

– Сашок появился, – с ухмылочкой сообщил бармен Вовка. – Но странный! Только пиво пьет.

Он указал на одного такого ядерного таракана – Сашу Кумарова, сухощавого, коротко стриженного мужика, отставного военного. Саша не появлялся в «Бригантине» уже с полгода.

Саша с Пашей оба были одинокими и пьющими, но имелись и принципиальные различия: Кумаров искал компании, а Седов – никогда. Кумаров объявлял себя жертвой обстоятельств (безработицы и развода), Седов же, наоборот, винил во всем только одного Павла Петровича. Саша не замечал этих различий, принимая Пашку за себе подобного и делясь с ним всем своим жизненным опытом как с равно пострадавшим.

Паша машинально оглянулся на Кумарова и тут же был пойман Сашкиным цепким взглядом. Кумаров помахал ему, приглашая подсесть за столик. Причин отказаться не обнаружилось.

– Ты как? Работу не нашел? – спросил Саша после приветствий.

– И не искал, – ответил Седов.

В качестве закуски к пиву у Сашки на столе лежала здоровенная, остро пахнущая жирная вяленая рыбина.

– Я отгрызу? – Пашка кивнул на рыбу.

– Угощайся, – небрежно махнул рукой Кумаров. – Я сам теперь только рыбу ем. От мяса меня, короче, воротит.

Седов вцепился голодными зубами в волокнистую рыбью плоть, а Саша начал общаться:

– Ну да! Где тут приличную работу найдешь? Одно фуфло. Платят копейки, а пахать надо день и ночь…

Он все говорил и говорил, пил и пил, пока его речь не стала малосвязной. В конце концов Паша перестал понимать его.

– Прикинь, – говорил Саша почти интимным тоном, – говорят, что оттуда не возвращаются. Но я же вернулся! Я, короче, точно помню: не дышу, страшно, дергает всего и – хоп! – сердце остановилось. Забрали в морг…

Услышав «морг», Паша недоверчиво наморщил нос.

– Ты, слышь, я же там был! ТАМ! Это клево…

Дальше он забормотал и вовсе непонятное.

Паша поднялся из-за стола, кивнул бармену и потащил Кумарова на улицу. Поймал частника, назвал примерный адрес Сашки, сунул водителю пятьдесят рублей. Отправив приятеля, Седов ополоснул в туалете руки, устроился за барной стойкой и заказал водки.

Вот тогда-то он и заметил ее. Справа от него сидела хорошо одетая девушка со светлыми волосами и курила, беспокойно разглядывая в зеркале за стеллажами с бутылками отражение бара. Перед девушкой стоял бокал для мартини, уже пустой и оттого какой-то никчемный.

Дальше в памяти зиял невосполнимый пробел, а на следующем кадре, выплывшем наутро в памяти, было только ее лицо крупным планом. Они уже познакомились и разговаривали о чем-то вполне интересном, даже и для Паши. Кажется, она рассказывала, как однажды перепила текилы в баре с мужским стриптизом и укусила танцора за…

– А самое смешное, – говорила девушка, давясь от смеха, – что у него в плавках была мыльница, как у спортсмена!

Она рассмеялась, широко открыв рот и показывая белые зубки с треугольными неровными клычками, придававшими ее веселому оскалу немного опасный вид. Опасный, но сексуальный. Паша засмотрелся на эти клычки, на розовое горлышко и влажный живой язычок.

Внезапно девушка вздрогнула, прервав смех. Он так быстро сменился страхом, что показалось, будто в эпизоде вырезали несколько кадров.

– Ты чего? – спросил он.

– А, показалось…

Она снова улыбалась.

Потом Паша стал травить скабрезные анекдоты, тайно размышляя, как бы затащить новую приятельницу в свою постель…

Похоже, ему это удалось, поскольку она находилась в его комнате. И не удалось, поскольку он проснулся один на диване, одетый.

– Можно мне воспользоваться душем? – церемонно спросила узкоглазая с перепою красавица.

– Да, конечно. – Павел потоптался в дверях, пропуская ее в коридор. Когда гостья закрыла за собой дверь ванной, опомнился: – Постойте! Я дам вам чистое полотенце!

Теперь он намеревался напоить гостью кофе и выпроводить. Направляясь на кухню, Паша увидел свое отражение в зеркале, висящем в прихожей, и усмехнулся:

– Доброе утро, Китай!

Славяна Владимировна Ожегова всегда любила воскресенья. В годы ее молодости воскресные спектакли собирали аншлаги. Ей часто снилось, как она стоит в свете рампы, а в зале – лица! Они смотрят на нее с восторгом, с обожанием, иногда даже со страстью. И страсть эта в равной степени относится и к Славяне Ожеговой, и к ее Джульетте, ее Катерине, ее Тане, ко всем созданным ею образам, всегда разным, но вечно, бесконечно, талантливо женственным, обаятельным, сильным и живым.