Алекс Норк: Не уходи. XIX век: детективные новеллы и малоизвестные исторические детали

Карл Великий — объединитель тогдашней Европы — ставил вопрос о необходимости всеобщего начального образования: это в VIII еще веке! Не вышло тогда, но стало к тому продвигаться. Городские школы охватывали уже подавляющее число детей с XIII-XIV века, а в сельской местности обучение ложилось на церковные приходы. Не все в те времена становились грамотными на уровне чтение-письмо-арифметика, но вот с XV века отсутствие этих начальных знаний уже считается хотя и не наказуемым, но малодостойным. Начальное образование меняется в сторону бóльших объемов и сложностей, становится обязательным со второй половины XVI века у протестантов, и сама борьба двух церквей вообще очень полезно сказывается в конкуренции за человека.

Европейский простолюдин не находился в рабском подчинении у королей или малых властителей, следовательно, с ним надо было вступать в диалог; надо это и церкви, а особенно — после ее разделения; грамотный простолюдин-ремесленник способен к созданию нового, и высшие слои общества заинтересованы, чтоб он это делал: в строительстве, судоходстве, производстве оружия, товаров роскоши и обихода. Европе ведь неоткуда привозить себе то, что мы везли себе из Европы. А первое государственное решение об обязательном всеобщем образовании принимает Ваймерское княжество в 1619 году. Это когда у нас «конь еще не валялся». Однако и за двести следующих лет положение сильно не изменилось.

Но лето!

Лето у нас продолжалось!

... в Испании, где-нибудь, живущие большую часть года на жаре люди прохлады дожидаются зимней, она там вроде нашей октябрьской — тихая, не студящая человека.

Мне вспомнились слова Лауры из «Каменного гостя» Пушкина, и я процитировал дяде:

— А далеко на севере — в Париже —

Быть может, небо тучами покрыто,

Холодный дождь идет и ветер дует.

А нам какое дело?

— До чего хорошо они там устроились, Серж, Париж у них — Север. А как много тратит Россия, чтобы полгода холодов просто выдержать — жизнь почти ведь останавливается у десятков мильонов, вот и посчитай — сколько выкинуто у нас из истории. К тому же еще, поздно начали — когда к нам татары нагрянули, у них уж сто лет университеты работали. Вот этой географии Чаадаев не уловил, когда написал про безнадежность — что европейцев нам уже не догнать. А если б с этого угла зашел, не обвинительно б получилось.

Мне мысль понравилась, хотя и проста она крайне — но вот от этого, может быть, и упускалась из вида.

— Чьи первые мировые империи, причем по разные стороны океана? — спросив, дядя сам же ответил: — Испанская и Португальская. И в то уже время образовались, когда наш Иван Грозный только начинал безобразничать.

Мы опять шли на вальдшнепов, предстояли многие беззаботные дни, и одинаковость времяпрепровождения нам вовсе не надоедала.

В Москве, находящейся двумя сотнями верст севернее имения нашего, осень обозначила себя не сильно еще, но все же заметно: в кронах деревьев явились кое-где желтоватые пряди, ветви, не стремясь уж как прежде к небу, выказывали спокойное ожидание прохладного времени, и движенье на улицах показалось менее торопливым.

Екатерина вернулась из гостевых своих европейских вояжей, уставшая от тамошнего пунктуализма; и будучи по кровям почти что германкою, любила, по-настоящему, русское только — оно и вообще характерно для всех Романовых, и отчего — Русь сказочная страна? Екатерина произнесла: «Душе здесь моей пристанище».

Устроила обед, не забыв мое приглашение: не очень многий людьми — Островский был, Фет, из-за отъезда в Петербург не случился на нем Аполлон Григорьев, чьи новые стихи появились в «Москвитянине», и друг его Афанасий Фет прочитал:

Язык мой — враг мой, враг издавна...

Но, к сожаленью, я готов,

Как христиáнин православный,

Всегда прощать моих врагов.

...

Паду ли я в грозящей битве

Или с "запоя" кончу век,

Я вспомнить в девственной молитве

Молю, что был де человек,

Который прямо, беззаветно,

Порывам душу отдавал,

Боролся честно, долго, тщетно

И сгиб или усталый пал.

«Порывам душу отдавал» — здесь у Аполлона Александровича даже больше забвенья себя, чем у Пушкина, истина главенствовала над ним в красоте и правде, и обаяние жизни служило тому подтверждением; огромная душа покинет через несколько лет Россию, а кончить век с «запоя» казалось лишь ему — безвозвратным уходом в сказку...

Но все мы здесь пока, здесь — пьем за хозяйку и наше здоровье.

Через день объявился Казанцев, проведший две недели отпуска своего с семьей на даче, и сразу «обрадовал»: убийство вчера, и не стандартное очень.