Анна и Сергей Литвиновы - Та самая Татьяна

– Ни тебе, ни мне совершенно не нужен скандал. Справедливость восторжествовала – но если пойдет молва, она опорочит прежде всего нас с тобой.

– Но как мы избежим огласки?

– Предоставь все мне.

Оказалось, что в квартире больше нет никого из людей – видимо, Аврамов заранее приготовлялся к убийству Онегина и оттого отослал всех прочих слуг – кроме Егорки.

Аржаев выстрелил из ружья Егорки в уже разбитое окно, чтобы пуля ушла в небо. Затем он велел так разложить два трупа в кабинете, чтобы создалось впечатление, что в результате ссоры Егор застрелил Аврамова, а тот, в свою очередь, убил Егора.

В итоге, как я знаю, дело закончилось благоприятно. Полиция была извещена – но об участии моего зятя и Онегина никто даже не заподозрил.

Однако Евгению случившееся доставило много переживаний. Он ходил мрачнее тучи. Переживал. Он говорил мне:

– Я проявил себя бесчестным человеком – почти таким же, как Аврамов. Я лгал ему. Я подличал перед ним. Тянул время и умолял набить мне трубку. А в итоге покончили мы с ним некрасиво. Убили не честно, а из-за угла – точь-в-точь как он убил Ленского. В конце концов, никто даже не узнал правды: что стряслось тогда в нашей дуэли и кто всему виной в смерти поэта. Да, мы с Аржаевым наказали зло – но без огласки, втихаря. И разве это значит, что оно посрамлено?

Я отвечала ему на это:

– Мой друг! Наступают иные времена. Зло огромно и многолико. С ним уже давно не выходят биться, как в рыцарские времена: один на один и с открытым забралом. Ведь зло, как и сам нечистый, действует исподтишка, лукаво. И с ним невозможно бороться в белых одеждах и чистыми руками. Чтобы совладать с ним, нужны ловкость и хитрость, а порой даже подлость. Главное, ведь результат достигнут: зло посрамлено.

– Бороться за честь невозможно бесчестными методами, – упорствовал Онегин.

– Ты – мой последний рыцарь, – ответствовала я. – Последний рыцарь России. Возможно, потому тебя многие уже считают и еще будут считать «лишним человеком».

И я, кажется, оказалась права.

Впервые за последнее время я почувствовала желание обратиться к своему журналу. Наверное, это признак выздоровления. Доктор Глинин говорил мне об этом: когда вам придет охота возобновить свои записки, это станет обнадеживающим симптомом. И еще он говорил, что дневник, в свою очередь, поможет мне преодолевать недуг, не просто осмыслять происшедшее, но и изживать его. И вот, делать нечего – я снова пишу…

Лишь теперь, после того как прошли месяцы, я могу наконец восстановить хронологию событий. Осмыслить, в каком порядке они происходили и какое из них являлось причиной, а какое – следствием. До того в течение очень долгого времени у меня было чувство, что на меня обрушился багряный ком, состоящий из горестей, подлостей и ударов судьбы. Теперь трезвое воспоминание, опираясь на позднейшие рассказы друзей и людей, поможет мне, я надеюсь, расставить события по своим местам – во времени и пространстве.

Началось все с анонимного письма – грязного пасквиля, который получили однажды несколько представителей общества. Как я узнала гораздо позже, список этот также принесли моему мужу, находившемуся в ту пору на Кавказе. Одним из адресатов подметной грамоты оказалась я. Прочла… Прочесть сумела только раз – сразу бросила грязные листки в огонь. Мне было очень больно. И стыдно. Потому что передо мной словно развернули зеркало – пусть кривое! – но в коем все-таки отразилась я. При всей наглости выражений и развязности тона (свойственным подобного рода посланиям), при беззастенчивой смеси наглой лжи и оскорбительной полуправды в основе послания лежала истина. Да! В письме говорилось обо мне. О том, что я обманываю своего честного, верного мужа. О том, что я имею связь с Онегиным – человеком блестящим, но порочным. О том, что я была влюблена в него еще до замужества (это истина) и еще тогда отдалась ему (это ложь). Что наши отношения не прерывались все годы моего брака (вранье) и мы с ним встречаемся и состоим в близости до сих пор (правда).

Да, мне было чрезвычайно горько и тяжело читать это послание. Но я боюсь даже представить, что чувствовал, читая сей пасквиль, мой муж.

В ту пору аудиенции у меня добился Е.О. То была наша с ним последняя встреча. Он пытался осушить мои слезы – но что значили для меня его утешения! Он строил предположения по поводу того, кто является автором пасквиля. Он пребывал в холодном бешенстве по отношению к предполагаемому сочинителю. Мой друг ни секунды не сомневался, что пасквиль – дело рук Аврамова, к тому времени уже несколько дней как покойного. Я тогда почти не слушала его. Когда я так опозорена – что за дело мне до того, кто открыл миру мои язвы?! Однако же теперь, когда минуло семь месяцев со времени случившегося, я также склоняюсь к предположению, что автор письма – Аврамов. И потому, что появление пасквилей случилось удивительно ко времени. Первые послания поступили к адресатам в Петербурге как раз на второй день после того, как он убил себя в своем собственном кабинете. Но это он писал и отправлял подметные письма. Онегин сказал, что узнает в его стиле его подлую натуру. Адресовать пасквиль моему супругу – чтобы тот вызвал (а он непременно бы вызвал!) Е.О. – главного врага и угрозу благополучия Аврамова. Загрести жар чужими руками. Убить человека в результате чудовищной интриги – о, я хорошо узнавала руку убийцы! Именно такой методой устранил он четыре года назад своего племянника Ленского, причем тогда ведь и тени подозрений не пало на него! И теперь, совершенно очевидно, он хотел с помощью моего супруга (словно бы тот был наемным разбойником!) избавиться от Евгения, который разгадал его тайну.