Анна и Сергей Литвиновы - Та самая Татьяна

О том, что происходило непосредственно после получения письма, я расскажу со слов Е.О. Записываю я его рассказ немедля после того, как он уехал от меня.

«На следующий день, – начал Е.О., – с утра, я верхом отправился в Красногорье. Меня живо интересовал Егорка-скот, а также его угрозы убить красногорского управителя Евстафия, как убил он, дескать, господина Ленского. Заботило меня также и его «ружжо». Странным было, что девушка, говоря о смерти бедного Владимира, имеет в виду, что его застрелил некто другой, нежели я. Почему вдруг здесь – среди крепостных! – распространился слух, что смерть прежнего барина произошла в результате чьего-то выстрела из ружья (а не моего из пистолета)? Что стоит за этим: обычная безответственная болтовня, на которую столь горазды народные низы, или нечто большее? Реальность, быть может?

Марью я застал вместе с другими бабами из ее семьи на огороде, где она, кажется, полола. Увидев меня, она заалела своими ланитами – но и заважничала перед товарками [13]. Я начал ее расспрашивать. В первый момент девушка не могла мне сообщить ничего связного [14]. Потом освоилась и разговорилась. Из ее рассказа я узнал, что новый барин Иван Аврамов, дядюшка бедного Ленского, унаследовавший имение после его гибели, оказался человеком по отношению к приобретенным своим вассалам крайне строгим. От Евстафия, батюшки Марьи, управляющего, он беспрестанно требует денег, да в таких количествах, какие прежнему барину даже не снились.

– Ты представь, дорогой мой барин! – говорила она. – При хозяине нашем Володимире Ленском платили мы всем миром оброку по двадцати рублев с ревизской души. Не скажу, что легко было, а терпимо. Теперь пришел господин новый. В первый свой год установил он нам оброк до тридцати. Мы закряхтели, да справились. На следующий год он нам до сорока пяти повысил. Совсем невыносимо стало! Долго мы деньги миром собирали, стонали, слезьми и потом кровавым исходили. Задержали, чего греха таить, ему отсылку барышей. Да как начал барин новый ругать письменно отца моего, старосту. Грозил ему, несчастному, и каторгой, и плетьми. Он и по сейчас стращает: «Приеду, засеку тебя до смерти, как собаку. И в каторгу отдам». А теперь новая напасть. Хочет он с нас получить уж по шестьдесят пять рублей оброка с души! Это ж немыслимо, барин! Никто такой подати не выдержит. И жители наши красногорские, – Марья понизила голос, – новым оброком страсть недовольны и угрожают даже поместье сжечь! А барин ведь новый далеко, аж в Санкт-Петербурге! Потому мир на батюшку моего бедного, Евстафия, напускается. А еще имеются среди крепостных также ничтожные людишки – такие, как упомянутый Егорка Скотинин, что грозятся отца убить – как убил он, дескать, прошлого барина.

– Да почему ж Егорка говорит, что это он Ленского убил? Да из ружья? И откуда у него ружье?

Прямых ответов на мои вопросы я не услышал.

– Болтает он, барин! Болтает, а с чего болтает, да и ружье у него откуда – не знаю.

Далее из уст Марьи последовала характеристика указанной личности, из которой следовало, что Егорка человек ничтожный, глупый, поведения нетрезвого и буйного, и когда напьется хлебного вина, мелет обыкновенно невесть что.

Поняв, что больше толку от девушки не добьюсь, высказал я пожелание поговорить и с упомянутым Егором, и с отцом Марьи – старостой Евстафием. Оказалось, что оба на сенокосе, и тогда бабы дали мне девчонку – проводить.

Босоногая девчонка понеслась по пыльной дороге, едва не опережая мой галоп, и вскоре мы с нею оказались на месте.

Выстроившись полукольцом, мужики косили. Девочка указала мне на Егора. Он оказался мужиком лет двадцати пяти, с лицом глупым, но хитрым.

Я приступил к нему, когда мы отошли в сторонку. Для доверительности беседы я даже слез с коня.

– Ты, Егор, говорил, что это ты прежнего барина застрелил? Отчего?

– Почему я? Вы его и убили.

– А ты болтал, что ты.

– А кто вам на меня наговорил? Машка, что ль?

– Неважно, хотя бы и она.

– Машка баба дура, только я молвил иначе: я мог бы господина Ленского убить. Да не убивал ить. Зачем мне суд да каторга? Это все ваши господские дела.

– Да откуда ж у тебя ружье?

– Ружье? Какое ружье? Опять Машка нагородила на меня напраслину?

В таком духе разговор наш продолжался в течение еще нескольких минут. Толку я от мужика добиться не мог. Своим глупым упрямством он вывел меня из себя. Я вскричал:

– Давай, отвечай! Про ружье говори! И угрожал ли барину?! А не то я взгрею тебя палкой!