Нора Дмитриева - Мой личный врач

– Угощайтесь, пожалуйста, – приветливо улыбнулась мне Люся и, обратившись к Агнессе, тихо, но так, что я услышала, спросила: – А они кто будут?

– Это Лиза, она на месяц заменит Наталью Павловну, – достаточно громко ответила воспитанная домоправительница, не желающая шептаться в обществе.

– Что-то они на сиделку не больно похожи, – окинув меня взглядом с головы до ног, задумчиво заметила повариха, и в голосе ее явно чувствовалось некоторое сомнение в легитимности моего присутствия.

По-моему, я покраснела. Честная Люся, не желающая выбрасывать на ветер хозяйские деньги, с детской непосредственностью угадала мою шпионскую сущность. И мне представилось, как парень в камуфляже с пронзительными чекистскими глазами приставляет к моему горлу пистолет и вопрошает сквозь стиснутые зубы: «Ну ты, папарацци гребаная, признавайся, кто тебя к нам подослал?..»

– Почему же это я не похожа на сиделку? – спросила я Люсю.

– Да взгляд у вас больно тяжелый, пристальный, и ласковости в нем нету. А у сиделки, у нее ласковость во взгляде должна присутствовать, чтоб, значит, больному приятно было, и голос такой журчащий, успокаивающий, а у вас он резкий, прямо командирский.

– Наверное, это оттого, что я волнуюсь: я ведь еще никогда не работала в частных домах, только в больнице…

– Ну да… В больнице-то, особенно там, где простой народ лежит, ласковость особливо не нужна, там все больше криком обходятся.

Не знаю, удалось ли мне усыпить сомнения Люси насчет моего, скажем так, законного пребывания на ее территории, но тут, на мое счастье, лифт открылся, и из него вышел невысокий коренастый мужчина лет сорока пяти в светлых полотняных брюках, тонком, под горло, свитере и с легкой спортивной курточкой в руках.

– Всем дамам – доброе утро! – Он быстрым, упругим шагом подошел к столу, швырнул на подоконник куртку, плюхнулся на стул и потребовал:

– Люсьенда, мне чашку чая покрепче и чего тут у тебя еще есть.

Наливая чай, Люся-Люсьенда, чуть кокетничая, обратилась к мужчине:

– Антон Зиновьич, вы вот опять на кухню завтракать пришли, а молодая хозяйка ругаться за это на меня будут…

– А мы ей не скажем, – ответил мужчина, укладывая на хлеб впечатляющий ломоть буженины.

– Так донесут же, а потом вон она, телекамера-то, зыркает.

Я подняла голову в направлении, указанном поварихой, и действительно, прямо на меня из угла кухни пристально смотрел глазок телекамеры. Я поежилась, отвернулась и принялась исподволь рассматривать хозяина дома. Теперь я поняла, почему он избегал фотокамеры. Господин Шадрин А. З. был определенно и безоговорочно некрасив: короткая шея, по-обезьяньи длинные руки, лобастая голова, смуглая бугристая кожа лица, свидетельствующая о перенесенном в молодости мощном фурункулезе, длинный, хрящеватый, несколько скошенный набок нос, нависающий над большим ртом с выдвинутой вперед толстой нижней губой, и до синевы выбритый массивный подбородок. Скрашивали сей неприглядный «пейзаж» лишь ровные белые зубы, густая шевелюра цвета соли с перцем и близко посаженные яркие карие глаза – умные, ироничные глаза сильного и властного человека, привыкшего относиться к окружающему его миру как к подарку на свой день рождения.

Антон Зиновьевич поймал мой изучающий взгляд, усмехнулся, и мне стало неловко.

– Стало быть, вы новая мамина сиделка?

– Стало быть, да.

– Ну что ж, я выбору Агнессы Николаевны доверяю полностью, но сам лично предпочел бы на эту роль даму постарше, – изрек он, откинувшись на спинку стула.

Я ощетинилась:

– Вы сомневаетесь в моем профессионализме?

Господин Шадрин коротко хмыкнул и сказал:

– Нет, что вы! Просто с возрастом человек, как мне кажется, более отзывчив к чужой боли и страданиям…

– Позвольте с вами не согласиться. Это зависит от характера, воспитания, а не от возраста. С возрастом человек, как правило, становится более эгоистичным.

– Об этом можно поспорить, но нет времени.

Как раз в этот момент двери лифта раскрылись, и на сцене появились еще два действующих лица. Одно из них ничего особенного собой не представляло: широкоплечий кряжистый мужик средних лет с короткой стрижкой «бобриком» и военной выправкой. А вот другое! Высокий, лет 35, породистый, с нервным подвижным лицом – что-то среднее между Хью Грантом и Колином Фёртом в их лучшие годы. Жаль, что здесь не было моей подружки Верочки, а то она сразу же попросила бы завернуть этого красавца и доставить к ней в опочивальню.