Лидия Ульянова - Размах крыльев ангела

Голос дрожал от обиды, в горле стоял комок.

– Почему? Я приезжаю. Недавно был, на домостроительный комбинат ваш ездил, месяц назад был проездом, в Мурманск ехал. Хотел позвонить, да не стал беспокоить…

– Григорий Палыч! Как вы могли? Как вы могли приехать и даже не позвонить?

Пургин растерялся. Он хотел так, просто попенять немного, что забыла совсем, что могла бы и попочтительней к бывшему начальнику – к нему все с великим пиететом, только Мария и позволяла себе вольности, даже скучно без нее стало, – а она вдруг в слезы.

– Мария, ты чего там, плачешь, что ли? Маша? Да что ты в самом деле там, я же это так сказал, шутейно… Да перестань, вот же спасу с ней нет! Носом хлюпаешь, только с мыслей соплями своими сбиваешь. Испортил тебя город, раньше не была такой нюней. Короче, так, буду в Питере – сразу тебе звоню, и за базар мне ответишь, будешь по высшему разряду принимать, как дорогого гостя.

– Буду, буду, только приезжайте уже поскорее.

Григорий Павлович не обманул, не заставил себя долго ждать. Как раз между праздниками пожаловал: двадцать третье февраля прошло, женский день только на подходе.

На исходе жиденькой, нелепой и теплой зимы – почти без снега, с дождями и оттепелями, не прекращающейся моросью – явился из своей заснеженной Сибири. Но не как Маша привыкла его видеть в феврале – в меховых унтах, огромной меховой дохе, под которой неизменная гавайская рубаха, – а непривычно шикарный, прямо даже европейский какой-то. Черный костюм с иголочки, белая рубашка с галстуком, щегольские ботинки. Букет цветов в руках. Никакого тебе разбухшего чемодана, только массивный кожаный кейс.

– Ой, Григорий Палыч, какой вы красавец! Просто жених! – не сдержалась Мария, громко прыснула смехом.

Пургин зыркнул глазами, насупил густые, тяжелые брови и Маша тут же осеклась. Быстро припомнила, с кем имеет дело – шутить с ним не позволялось.

– Цветы вот на, тебе это, – сурово пробухтел и неуклюже ткнул в Машу букетом. Никаких тебе вывертов, никаких стрекоз и флористской пакли – с десяток бордовых крупных роз на длинных колючих ногах. – Это… у меня тут еще пакет…

Нырнул куда-то за дверь, появился с набитым пакетом из питерского супермаркета.

– Возьми, я тут покушать принес.

И это лакейское «покушать» снова насмешило, так не вязалось с его изысканным обликом.

– Боже мой, Григорий Палыч, зачем? У меня все есть. Я же вас ждала, обед приготовила…

– Возьми, я сказал.

И как-то сразу заполнил собой все пространство, вырос над Машей и словно бы оттеснил в угол. И квартира сразу как будто сделалась меньше, с трудом вмещала его всего, ежилась и опасалась.

Дубленка его оказалась мягкой, на удивление невесомой, только пахло от нее так же, как раньше от дохи, – дешевым и резким одеколоном с названием «Serenada», что не переводился в нозоровском универмаге. Степаныч утверждал, что никакая это не серенада, а старый как мир «Шипр».

– Ну что, хорошо живешь, молодец. Рад за тебя. Оно и правильно, оно и хорошо, здесь тебе место. Давай рассказывай…

– Ох, это вы рассказывайте, Григорий Палыч!

И они рассказывали друг другу. Говорили про Машину работу и про бизнес Пургина, про лошковцев и питерцев. Правда, про жизнь Лошков Пургин знал немного, последнее время все больше в Нозорове да в облцентре бывал. А впрочем, он и в лучшее время в быт лошковцев мало вникал – все в порядке по бизнесу, значит, все и у людей нормально. И даже еще проще: раз живой, не помер, не в больнице, работает, то все у него ништяк, потому как деньги за работу получает. Маша же развлекала Пургина рассказами о своем «маленьком свечном заводике», приглашала посмотреть магазин и даже вытащила его на улицу, к подъезду, чтобы похвастаться собственной машиной. Радушно предлагала прокатиться по городу, но Григорий Павлович уклонился, сказав, что в такой малявке он в три погибели сидеть не хочет.

Из принесенного Пургиным пакета Маша достала и выставила на стол литруху водки. Разложила по тарелочкам ломти осетрины, буженину, икру, соленья. Тоже все просто и незатейливо, никаких суши да карпаччо, естественный и натуральный продукт.

Разговор плавно тек за столом. Осоловевший от еды, уставший от долгого перелета Пургин говорил все медленнее, подливать себе в рюмку не забывал. Маша ради приличия тоже выпила с ним пару рюмок, каждую растягивала на несколько тостов. И все равно голова у нее приятно закружилась. Было вкусно, мило и радостно. Слегка странно и непривычно было: Пургин в Лошках за все годы только два раза у Маши обедал – случайно как-то получилось – и уж никогда с ней вместе водку не пил. Правило имел такое, не разводить панибратства с персоналом.