Захар Абрамов - Приговор

— Ладно, расскажу однако. В тридцатые годы — ты тогда еще и в брюхе матери не был — ходил я на дело редко. Брал так, чтоб месяца три-четыре, а то и год жить свободно. Попал я в Ашхабад. Столковался там с мильтоном одним. Джумшуд-бек его звали. Навел он меня на ювелира. Все шло хорошо. Пробрался в квартиру, засунул в рот хозяину кляп, вскрыл сейф. Случилось так, что кляп выпал, ювелир поднял крик, и я с перепугу всадил ему пулю в морду.

На выстрел прибежал Айриян. Бледный, губы трясутся. «Что ты наделал» — шепчет. Отобрал у меня пистолет, бриллиантовый кулон — цены ему нет! — еще кое-что, завернул руку за спину. Я молчу, думаю, хочет меня вывести спокойно на улицу. Но он хитрый был однако. Словом, доставил меня в милицию. Валить на него — бессмысленно. Кто поверит? — «Старик» волновался, глаза его блестели зло, голос, всегда ровный, срывался. — Получил я большой срок, бежал. Приехал в Ашхабад — Айрияна и дух простыл. Узнал только — за что-то выгнали его из милиции. Начал я розыск. Уже перед самой войной передали мне, что он поселился в Баку. Я собрался было туда, да влип по дороге. И крепко. Потом лагеря — Казахстан, Забайкалье, Колыма… Два раза рвал когти, неудачно. Вот сейчас — третий…».

Голос Галустяна уходил все дальше и дальше, звучал все тоньше и тоньше. Через несколько минут майор Акперов уже посапывал носом. Погасшая папироса выпала из пальцев, закатилась под диван…

…Комната для допросов маленькая, низкая. И стулья, и стол привинчены к полу. Лалаев с достоинством опустился на коричневый табурет, скользнул равнодушным взглядом по столу, в упор, пристально, словно желая на всю жизнь запомнить, посмотрел на Акперова и Байрамова. Заур заметил про себя, что Лалаев сильно сдал. Красноватые, воспаленные веки. Помятое серое лицо. На затылке, сквозь редкие волосы просвечивает шрам, похожий на расплывшуюся оспину.

И Байрамов, и Акперов понимали — обмен любезностями не состоится. Как было договорено, — действовали напрямик. Байрамов зачитал материал, от которого, казалось бы, не ускользнуть, не уйти. Но «Волк» слушал безучастно, неподвижно, не выражая ни согласия ни удивления. Он знал, что круг замкнулся, просто хотелось молчанием доказать свое превосходство, заставить следователей потерять выдержку, сорваться… Это все, что он еще мог.

На очных ставках перед ним поочередно проходили соучастники. Особенно горячился «Артист», которого выводило из себя спокойное лицо Лалаева. Не выдержав тяжелого, мертвого взгляда, он заорал ему в лицо:

— Что молчишь, старый пес? Чужими руками сработал? Обвел, как пацанов?!

Но Лалаев молчал. Он не открыл рта и тогда, когда следователь довольно убедительно сказал ему:

— Ведь вы не можете не понимать, что все, к чему вы стремились, противоречило укладу нашего общества, шло против закона, а раз так — то вас ждало неизбежное возмездие? О чем вы думали? На что надеялись?

Лалаев, не разжимая тонких губ, чуть прикрыл вспыхнувшие ненавистью глаза.

В комнату пригласили Мариту. Она встала против «отца» в ярком свете электрических ламп. И впервые за четыре часа он потерял спокойствие, вскинул острый подбородок и разом побагровев, прохрипел ей в лицо:

— Де-ше-ва-я…

Марита попятилась к двери.

— Пишите. Я — Лалаев, я же — Караян, Тониянц, Заступин, Сергеев. Я ненавижу вас.

Итак, дело об убийстве Айрияна закончено. Осталось только подвести итог оперативно-следственных действий, составить обвинительное заключение.

По этому заключению государственный обвинитель будет поддерживать обвинение, защитники ходатайствовать о смягчении наказания. А суд? Судебная коллегия Верховного суда выслушает речь прокурора, показания свидетелей, подсудимых и их последнее слово, а затем удалится, чтобы вынести приговор.

Приговор! Это короткое слово било Акперова по нервам.

Ночами, ворочаясь на своем узком и жестком диване в кабинете, он выступал и в роли защитника, и в роли обвинителя Мариты.

— Несчастная женщина, жертва опытного преступника, — говорил адвокат.

— Соучастница преступления, — коротко парировал прокурор.

— Она хорошо усвоит этот суровый урок, будьте снисходительны. Счастье пришло к ней так трудно, — продолжал адвокат.

— Она слабовольна. Ошибки, видимо, ничему не научили ее. Шаг за шагом закономерно она приближалась к преступлению, — возражал прокурор. — Поэтому — не прощение, а осуждение будет ей уроком. И настоящее счастье не приходит в руки само, за счет чьей-то жалости. За него борются…