Игорь Скорин - Я отвечаю за свою страну

— Пистолет мой! — упрямился Юрий.

— Нет! И не стоит тебе брать на себя то, в чем не виноват, — опять перешел на «ты» следователь. — А если и виноват, то тюрьма не лучшее место для исправления таких, как ты, молодых людей.

— Для кого же тогда?

— Для отпетых. Хотя, честно, не люблю этого слова. Отпетый — вроде похороненный. А разве хорошо считать похороненным того, кто еще жив? Когда у него еще есть надежда. Убить в человеке надежду — значит убить его душу. Так что, Григорьев, тюрьма для злодеев, но и для них — вынужденная мера.

И после паузы:

— Не твой «вальтер», нет. И я не ошибусь, если скажу, что нам обоим известен его настоящий хозяин…

Но Юрий упорно молчал. Сидел с поникшими плечами, опущенной головой, показывал вихрастый затылок. И напряженно ждал, что вот-вот ударят его словом, которое сам никак не мог произнести.

— Отец?!

Он поднял плечи. Потом голову. И следователю тоже трудно было смотреть в его глаза. Не было в них ни вызова или признания, ни лжи или страха. Даже тоска вытекла. Одна лишь мольба осталась.

И у следователя был свой сын, самое дорогое существо на свете. Светлоголовый, зеленоглазый мальчуган. Тогда они жили вдвоем, и каждый владел другим безраздельно. И оба были счастливы. И оба боялись, что порушат это обоюдное счастье, которое охватывало их. Но его чувство к собственному ребенку было без примеси того родительского эгоизма, когда свое дитя — свет в окне, взлелеянное растение, а остальные — так, трын-трава в поле. И потому он еще острее ощущал невероятное предательство другого отца. И спрашивал себя: «Какие слова подобрать? Как дальше-то вести этот допрос?»

— Понимаю, Юра, что трудно тебе. Но правда редко бывает легкой. И все же она правда, и никуда от нее не спрячешься.

Но себя спросил: «Но любой ли ценой?» И себе же возразил: «Но они-то давно уж врозь. Не в пистолете исток разрыва. Пистолет — финал».

И опять вопрос себе: «Какой прозорливый! А может, не финал, а испытание на большую крепость? Или еще хуже — ступень, через которую перешагнут и забудут. И рука об руку по жизни». — «Куда?» — «А это уж их дело. Куда отец поведет». — «Так ведь это же порча!» — «Кому?» — «Парню. А от него и другим». — «Другим — да! Но лучше будет, если отец навсегда, на весь отпущенный срок жизни потеряет сына? А сын — отца?» — «Но они уже потеряны друг для друга. Предал отец. В тяжкий час. И еще предаст. Не раз!» — «Уверен?» — «Уверен!» — «Да, ложью ложь не исправить».

— С фронта он его привез. Трофейный, — с трудом выговорил Григорьев-младший. — Не знаю, зачем хранил. Лежал под диваном, в ящике для инструментов. Ваш работник, когда обыскивал, видел этот ящик…

Любовь к оружию? Есть такая. Завладеет человек оружием, и кажется ему, что он сильнее стал. Хотя случись что, не применит — побоится, но бережет. Если нет у него иных замыслов.

Может, Григорьев-старший и в инкассаторы пошел, чтобы ходить при нагане. В их работе нужны доверие и ответственность, смелость и риск. С работы не сам ушел, уволили по пьяному делу.

Однажды он, подвыпив, достал «вальтер» и показал его Юрию, похвалился трофеем. У какого парня не загорятся глаза при виде настоящего пистолета, да еще дома, не где-нибудь на выставке! Ведь многие детские игры наполнены арсеналом: сабли и пистолетики, стрелы и копья, рогатки, мечи и щиты, самолетики и кораблики. И солдатики, оловянные солдатики. А тут настоящее оружие!

Юрий проследил, куда отец спрятал «вальтер» — «игрушку», которой не было ни у кого из ребят. И когда хотел, тогда и брал потрогать.

И следователь решил провести ее, очную ставку. С одним вопросом к обоим: «Чей «вальтер»?»

Не равны были чаши. Против Григорьева-младшего показания ребят со двора, неоднократно видевших в его руках пистолет. Показания арестованных, получивших от Юрия «вальтер». И найден он на голубятне. А против старшего лишь показания сына.

Молча сели они друг перед другом. Юрий с опущенной головой. И отец не смотрел на него, казалось, совсем был спокоен. И опять ничто не выдавало, что они родные.

Следователь не стал повторять привычных вопросов: «Знаете ли вы друг друга и какие между вами отношения? Не было ли каких личных счетов?»

Да, они знали друг друга. Но как и насколько? Могли ли они со всей полнотой рассказать друг о друге? О мыслях и чувствах, делах и поступках, радостях и боли каждого. Может, только на этой очной ставке — необходимом процессуальном действии, но противном закону общения между родными и близкими людьми — они узнают истинную цену своего отношения друг к другу? Подлинную близость и действительное родство?..