Игорь Скорин - Я отвечаю за свою страну

— Кто же придумал кассу взять?

— Мы с Ковригиным иногда приезжали к Тихону поохотиться, рыбку половить, отдохнуть. Ефим все жаловался, что с деньжатами плохо. Тихон нас и надоумил. Когда узнал, что у Ковригина квартира отдельная, — меняйся, говорит, туда, где сберкасса. Так и выдал нам свою идею. А когда кассу взяли, Тихон порекомендовал: «Чего вам с деньгами да облигациями светиться? Несите мне, а я вам — золотишко». Вот и вся история.

Машины остановились. Оперативники вышли на дорогу.

— Дальше пешком, — скомандовал Дивеев. — Окружаем.

Перед ними была старая деревянная изба, обнесенная изгородью с растущим вдоль нее густым кустарником.

Заверещали в кустах вспугнутые птицы.

В доме Тихон и Ковригин приникли к занавескам.

— Не к добру это, — пробурчал Тихон. — Неужто дружок заложил?

— Не думаю… Видимо, туристы.

— Сюда они не доходят. Далековато.

Тихон снял со стены двустволку, протянул Ковригину пистолет:

— На! Если что — отходим к болоту. Я тропу знаю.

— Не нужно! — испуганно отшатнулся от пистолета Ефим.

— Тогда подыхай!

Кусты зашевелились.

— Ох ты! — Тихон выстрелил навскидку.

В ответ грохнули предупредительные выстрелы.

— Сдавайтесь! Дом окружен! — послышался усиленный динамиком голос Дивеева.

— Как бы не так! — с остервенением процедил Тихон.

Стреляя из окон по кустам, он продвигался к двери. Инспекторы-кинологи выбили окна, и туда кинулись овчарки.

Вскоре преступников подвели к машинам и усадили порознь. «Волга» и УАЗ тронулись в обратный путь. Остался лишь «газик»-вездеход. К нему подошел Дивеев. Оперативники вывели из машины Фарида, и все направились к избе.

В комнате Байрамов подошел к окну, выдернул доску подоконника. Под ней оказался тайник: там лежали аккуратно сложенные пачки облигаций и денег.

В Ленинград возвращались еще засветло на той же «Волге», что доставила их в Выборг. На этот раз Петрович вел машину не так быстро. Из приемника лилась приятная мелодия.

Нина сидела рядом с водителем, любовалась дорогой и незаметно для себя задремала.

На заднем сиденье оживленно переговаривались оперативники:

— Подумать только, мы ведь с ног сбились. Год за этим типом охотились, а он в лесу отсиживался, — сказал Дивеев про Тихона.

Начал он фразу на громкой ноте, закончил почти шепотом, заметив, что Нина спит.

— Если бы не Нина Александровна… — начал молодой оперативник.

— Т-с-с! — прервал его Дивеев и, наклонившись к Петровичу, тихо проговорил: — На поворотах поосторожнее.

Петрович послушно сбавил скорость.

В петушином горле сначала как будто что-то булькнуло, проклекотало, как в споткнувшемся стартере, но потом из хрипа и клекота вырвалась и пролетела над проулком рассветная молодецкая мелодия: «Ку-ка-ре-ку!»

Федорков открыл глаза, сбросил толчком ног одеяло, спрыгнул с сеновала. Он любил спать на сене с детства. И здесь, в Заборье, на удивление квартирной хозяйке ночевал в сенном сарае до первой пороши.

— Ну, братан! Ну, молодчага, Петька! — похвалил лейтенант петуха. — Не дашь проспать.

Между прочим, петух был не столько собственностью хозяйки, сколько увлечением Федоркова. Он купил его в дальней деревушке своего участка Тужиловке пестро-огненным петушком, подарил Лукиничне, но сам выходил, вырастил себе на забаву, а также для пользы дела — чтоб не пользоваться будильником.

«Забота у нас такая, работа у нас непростая», — запел Федорков переиначенную на свой манер песню и начал натягивать на свое сухощавое жилистое тело спортивный костюм.

Одевшись, со двора забежал на веранду позавтракать. Там, как всегда, под тарелкой — на этот раз с голубцами — лежала информация об обеде. На тетрадочной обложке бабуся Анюта криво, но старательно начертала:

«Павел Хведорович, молоко гляди на порожке, борщ гляди в печи».

Анна Лукинична уважительно относилась к его должности и всегда называла постояльца только по имени-отчеству, хотя не одобряла, что участковый прыгает поутру с гирей по двору в одних трусах и бегает вокруг пруда.

Федорков еще больше развеселился от бабулиной информации и, перемахнув через каменную кладку двора, выбежал на стежку, которая извивалась по огороду в картофельной ботве между черноголовых подсолнухов и вела к берегу пруда.

…Когда Павел перебрался со своими нехитрыми пожитками в Заборье и начал по утрам бегать вокруг совхозного пруда, за ним на первых порах нередко увязывались сельские ребятишки и поднимали заразительный шум: