Игорь Скорин - Я отвечаю за свою страну

Вернулся Дивеев с фотографиями. Нина положила трубку и взяла пачку фотографий, которую ей протянул майор.

— Отлично, Андрюша. Заезжай за мной завтра пораньше, часов в семь.

Домашние не услышали, как Нина открыла дверь и вошла в прихожую: квартира была заполнена бурными, стремительными звуками шопеновской фантазии-экспромта.

Она привычно сняла туфли, сунула ноги в тапочки и опустилась на стул, сразу ощутив усталость от прошедшего дня.

Музыкальная фраза оборвалась. Хлопнула крышка инструмента.

— В чем дело, Марья? — спросил мужской голос.

— Все, папуля. Ровно десять часов. Больше шуметь нельзя. — ответил четкий дискант девочки. — В соответствии с решением горисполкома.

— Шуметь! Вот именно! — подхватил мужчина. — Грохот! Сплошное форте. Никаких интонаций, не говоря о полутонах! Ты можешь вообразить, чтобы кто-либо разговаривал на одном крике?

— Ты сейчас так говоришь. Фортиссимо на все такты.

— С такой подготовкой, — чуть помолчав, продолжал мужской голос, — ты обязательно провалишься на вступительных.

— Папочка, — ласково, но твердо прервала дочь, — в музыкальное я поступать не буду.

— Столько лет за инструментом — и так легкомысленно отказываться от профессии, которая почти уже в руках.

— В будущем стану играть просто для души, для тебя. Представляешь, прихожу с работы, расслабляюсь, сажусь за фортепиано…

— Утопия о гармонически развитой личности, — немедленно отозвался отец. — Ты будешь так выматываться на работе, что о душе вовсе позабудешь. Пример тому — мама. Ночь на дворе, а она все трудится.

— Уж полночь близится, а матери все нет… — пропела Маша.

— Дома я, дома, — поднявшись со стула, приосанилась Нина.

— Мулечка! — влетев в прихожую, пятнадцатилетняя Марья чмокнула мать в щеку.

— Не может быть, — удивился муж, выходя из комнаты, — ты дома в такую рань! Есть хочешь?

— Очень, — поцеловав его, созналась Нина. — Маша, принеси, пожалуйста, фломастеры. Докажу, что подполковник милиции тоже может быть гармонически развитой личностью. Некоторые, я тут слышала, сомневаются.

— Родители, стоп! Опять будете спорить о моей профессии. Сами виноваты в ситуации. Надо было вам в комплект ко мне — будущему юристу — еще… братика завести. Он и стал бы великим пианистом.

— Неси фломастеры, — прервала Нина рассуждения дочери.

Из кухни доносилось уютное позвякивание посуды. Над чем-то негромко смеялись муж и дочь.

На столе в гостиной был разложен пасьянс из знакомых фотографий. Устроившись в кресле у торшера, Нина старательно водила по одной из них фломастером. Добавила еще несколько штрихов. Прищурившись, стала сравнивать свою работу со вторым снимком.

В дверях появились муж и дочь. Маша была в коротком хозяйственном халатике, муж — в большущем переднике.

— Ужин подан, — хором объявили они.

— Спасибо, ребята, — рассеянно отозвалась Нина. — Как, на ваш взгляд, эта дамочка? — И протянула домочадцам снимок.

— Вполне. Достаточно симпатичная, — одобрила Маша, повертев фотографию.

— Все равно самая красивая — это мама, — едва взглянув на изображение, заверил Юрий Петрович.

Утром следующего дня «Москвич» притормозил у подъезда ковригинской квартиры. Из машины вышли Вересова и Дивеев.

— Любишь ты загадки загадывать… Зачем хоть приехали сюда? — допытывался майор, входя в подъезд вслед за Ниной.

— Это настолько неожиданно, что боюсь пока об этом говорить, — вздохнула та, звоня в квартиру Елизаветы Ивановны.

— Иду-иду, — послышался из-за двери знакомый голос хозяйки.

Втроем они сели за стол, накрытый скатертью с бахромой.

— Елизавета Ивановна, не знаете ли вы кого-нибудь из этих людей? — Нина положила перед старушкой десятка полтора снимков — мужских и женских фотопортретов.

Хозяйка поправила очки, наморщила лоб.

— Вот же она! — уверенно заявила Елизавета Ивановна, выбрав одну из фотографий.

— Кто? — в нетерпении спросил Дивеев.

— Да Галька Цыганкова. Бандитка, — словно удивляясь его непонятливости, пояснила хозяйка. — Она самая и есть!

Майор взял этот снимок, внимательно посмотрел и в недоумении обернулся к Вересовой.

— А теперь смотри, Андрюша, — проговорила та и, вынув из сумочки, положила рядом с первым снимком другой: с обеих фотографий смотрело одно и то же лицо азиатского типа с широкими бровями.

Только на снимке, который Нина достала последним, был изображен молодой мужчина. А на фотографии, выбранной Елизаветой Ивановной, черным фломастером была пририсована женская прическа.