Валерий Поволяев - Беспредел

- Ну как твоя Юлька? Небось уже красавицей стала?

- Юлия по нескольку месяцев не живет дома. И сейчас ее нет.

- Да ты что? - удивился старик. - Вроде бы рано ей замуж-то.

- Не замужем она. Ушла и не живет.

- Где же она?

- Не знаю. Хотя недавно получила от нее письмо с угрозами. Грозится убить меня.

- Господи! За что?

- Дом ей мой нужен. И все, что я нажила.

- Свят, свят, свят! - Старик истово перекрестился.

Четвертого июля, в три часа ночи, Юлька разбудила пьяного Дурова:

- Вставай!

Тот недовольно завозился в постели.

- Ты чего?

- Вставай, кому сказала! - В Юлькином голосе зазвучали командные нотки.

- О-о-о-ох! - со стоном потянулся Дуров. Ему было плохо, хотелось выпить. - Ты не могла бы отложить свои дела на завтра?

- Не могла бы! Вставай! Или я ухожу от тебя!

Это было серьезно. Терять Юльку не хотелось. Дуров, нехотя, с руганью и бурчанием, поднялся.

- Пошли на улицу Пушкина! - скомандовала ему Юлька.

Дуров все понял, натянул на плечи куртку, взял нож-бабочку, отщелкнул лезвие, попробовал пальцем. С подвывом зевнул.

- А отложить это дело нельзя?

- Нельзя! - Голос Юлькин вновь, как и тогда ночью, сделался каким-то вскипевшим, истеричным, и Дуров подчинился.

Они шли по пустынным улицам своего города, и им казалось, что звуки их шагов слышат все - не только Андреаполь, но и вся Тверская область. Они слышны даже в Москве, их видят, их слышат, засекают каждый их шаг осознание одного лишь этого может остановить любого человека - любого, но только не Юльку Кортун. Она шла по улице и, сжимая кулаки, шептала про себя:

- Все, с этим пора кончать, с этим пора кончать... Надоела мне мамашка хуже горькой редьки.

На улицах ни одной машины, ни одного человека - даже жизни в Андреаполе вроде бы никакой нет - вымерла жизнь, только в нескольких местах, словно бы переговариваясь друг с другом или устраивая спевку, заливались трогающими душу трелями поздние в этом году соловьи.

Минут через двадцать Юлька с Дуровым пришли на место. Юлька обошла дом, потрогала рукой углы, словно проверяла их на прочность, сказала Дурову:

- Стань сбоку двери и прижмись к стенке, чтобы тебя не было видно из окна.

Дуров подчинился. Извлек из кармана куртки нож-бабочку, вытер о штаны.

- Я готов, - проговорил спокойно, будто врач на хирургической операции.

Юлька постучала в окно. Один раз, потом другой. Время уже приблизилось к четырем часам утра, а сон в эту пору, как известно, самый крепкий. Наконец зашевелилась занавеска, и показалось обеспокоенное женское лицо.

- Мам, это я! - крикнула Юлька. - Открой!

Ей показалось, что мать за окном облегченно вздохнула: наконец-то дочка вернулась, ведь стыдоба была какая... Юлька злорадно усмехнулась: сейчас она покажет мамашке "облегчение", сейчас та завоет благим матом.

Дверь распахнулась, мать, накинув на плечи платок, в старенькой рубашке-ночнушке показалась на пороге, и в ту же секунду Дуров, сделав резкий шаг вперед, очень похожий на каратистский бросок, ударил Людмилу Кортун ножом.

Юлька поспешно отскочила в сторону, нырнула за угол - она свое дело сделала, выманила мамашку из дома, но видеть, как ее убивает Дуров, не хотела. Юлька вообще боялась крови.

А Дуров бил и бил Людмилу Кортун. Почему-то люди, взявшие в руки нож и поднявшие его на человека, обязательно звереют. Это давно уже подмечено. Такое впечатление, что тяжелый дух свежей крови действует на них, они, опьяненные, не могут остановиться. Так и Дуров. Он не мог остановиться. Всего он нанес старшей Кортун двадцать пять ударов - бил, пока не выдохся.

В уголовном деле отмечено: "Смерть Кортун Л.В. наступила на месте происшествия в результате массивного внутреннего и наружного кровотечения с развитием шока от кровопотери тяжелой степени".

Выдохшись, Дуров тупо посмотрел на неподвижно лежащую женщину и выкрикнул хрипло, подзывая скрывшуюся за углом Юльку:

- Иди! Цыпленок сдох!

Юлька робко выступила из-за угла, отвернула голову в сторону.

- Не хочу смотреть на нее. Открой мне второй выход. Дверь там изнутри запирается на крючок.

Дуров прошел в дом, открыл дверь, Юлька бесшумной мышкой скользнула внутрь, отыскала висящий на гвозде ключ от подвала. Прихватила также несколько больших мешков для мусора, кинула Дурову:

- Запакуй... - Тут у нее что-то застряло в горле, она никак не могла выговорить слово "мать" или "мамашку". - ...запакуй в них мать. Я пока пойду подвал открою.

Дуров проворно - весь хмель с него слетел - упаковал Юлькину мать в мусорные мешки, перетянул веревкой. Когда труп тащили в подвал, успели наследить и во дворе, на крыльце уже было наслежено - из убитой натекло много крови.