Валерий Поволяев - Семейный отдых в Турции (сборник рассказов)

- Антон! Егор!

Этот парень как две капли воды был похож на тех, кого Бессонов убил, - тот же взгляд, тот же, ничем не омраченный, не отяжеленный никакими мыслями лоб. Из-за парня выдвинулся пожилой быстроглазый человек нотариус, как понял Бессонов, - сморщился жалобно:

- Что-то здесь не то! Здесь мясокомбинатом пахнет.

Выстрелили они одновременно - Бессонов из своего ружья, а парень - из блестящего никелированного пистолета заморского производства. Быстроглазый нотариус в этот момент уже испарился. Он исчез стремительно, словно дух бестелесный, растаял и мог уже находиться где-нибудь в районе Киевского вокзала. Бессонов был хорошо знаком с такими людьми, как этот нотариус.

Пистолет в руке парня выбросил острый крохотный язычок - из короткого никелированного ствола и спрятался обратно, будто в змеиный рот. Бессонов получил два удара сразу - в правое его сильно толкнуло ружье, в левое ударила пуля. Бессонов запрокинулся на спину, вскрикнул испуганно, но в следующий миг вскочил. Ружье выпало у него из рук, голова наполнилась холодным дребезжащим звоном, мелькнула испуганная мысль: "Как же я без ружья-то?" Но гостю было уже не до Бессонова - мощная свинцовая "турбинка", выплюнутая ружьем, сбила его с ног. Гость уже лежал. Он громко икнул, схватился одною рукою за горло, второй ткнул в Бессонова, но пистолет вывалился из руки, шлепнулся на пол рядом с ружьем.

Парень снова икнул, прижал к горлу вторую руку, мгновенно окрасившуюся кровью, оторопело, почти невидяще поглядел на Бессонова и оттолкнулся ногами от пола. Угасающим сознанием он понимал, что надо спешно покидать это место, засвечиваться нельзя, скоро здесь будет милиция, сделал второй гребок ногами, потом третий, добрался до двери и надавил на неё спиной.

Дверь покорно распахнулась, и стрелок в форменной кожаной куртке Бессонов понял, что кожаные куртки у этих людей были униформой, - вывалился на лестничную площадку. Бессонов проводил его глазами и, держась окровавленной рукой за плечо, тихо опустился на пол. Он боялся потерять сознание, понимал, что тогда никто уже не сможет защитить ни его дом, ни его жену, ни его самого. Хриплым, едва слышным голосом он позвал жену. Та услышала его, вышла из боковушки, припала к плечу Бессонова, заплакала.

- Не надо, - морщась от боли, попросил он, - подтяни-ка лучше ко мне ружье. Вдруг ещё кто-то появится!

Пространство перед ним сделалось красным, жарким, узким, от боли он быстро ослаб. Попросил жену, чувствуя, как тяжелеет, становится чужим язык:

- И быстрее вызывай "скорую помощь", иначе я умру.

Жена всхлипнула зажато, слезы застряли в горле, шепотом попросила Бессонова.

- Не надо, не надо... Не умирай. Ну, пожалуйста!

Чем-то очень простым, домашним и одновременно нелепым повеяло от этой просьбы, он что было силы стиснул рукой простреленное плечо, погрузился в некую жаркую немоту, попробовал думать о чем-то хорошем - о своем прошлом, о детстве, о счастливых случаях, но все перекрывала тяжесть прошедшего дня, и Бессонов угрюмо повесил голову. Чтобы не потерять сознание, он закусил зубами губу и ждал - вот-вот приедет милиция, а следом и "скорая помощь"...

ПРЕДАННАЯ ДЖУЛЬКА

Хоть и считается, что самые смышленые собаки - благородных кровей с хорошими родословными: сеттеры и доги, ньюфаундленды и таксы, терьеры и сенбернары, Ольга Федоровна могла это запросто оспорить: у неё за долгую жизнь кого только не водилось - и такса была, и пудель, и злая немецкая овчарка, и безносая щекастенькая собачонка какой-то редкостной японской породы, но смышленей, добрее и вернее дворняжек не было.

Дворняга - существо очень сообразительное, доверчивое, благородное. Радуясь хозяйке, так крутит хвостом, что тот запросто может выскочить из паза вместе с репкой. Придется тогда мочало это вставлять назад в гнездо, или в чем там ещё он крепится... Потому что дворняга, в отличие от благородного дога, хорошо знает, что такое жить на улице, ночевать под кустом во время проливного дождя, своей шкурой попробовала, как примерзает тело к снегу и льду зимой, как пронизывает насквозь ветер, срывающий с крыш сосульки, и как вкусна бывает горячая сосиска, кем-то недоеденная в "хот-доге" и брошенная с тарелки на землю, и вообще какую радость доставляет случайный кусок хлеба, обнаруженный в пакете, засунутом в урну, скибка съежившейся и отвердевшей от старости колбасы. А приветливое слово, оброненное каким-нибудь пьяным мужиком! Комнатному догу или таксе, привыкшей к теплой тахте в ухоженном доме, этого не понять. Потому вполне возможно, что у дога радостей меньше, чем у дворняги, которую начинает опекать человек.