Сэйси Ёкомидзо - Клан Инугами

Фурудатэ, слегка кашлянув, взял толстый конверт, лежавший у него на коленях.

— Сейчас я прочту последнюю волю и завещание господина Сахэя Инугами. Но перед этим мне хотелось бы обратиться с просьбой к госпоже Мацуко.

Мацуко молча смотрела на Фурудатэ. Это была женщина пятидесяти лет, которая, казалось, привыкла сама выбирать свой путь.

— Как вам известно, — продолжал Фурудатэ, — я уполномочен открыть и прочесть это завещание только после того, как господин Киё будет репатриирован и все члены семьи соберутся вместе.

— Это мне известно. Вот он, Киё, как видите.

— Но… — проговорил адвокат несколько неуверенно, — я не могу сказать, на самом ли деле это… Конечно, я не сомневаюсь в ваших словах, но если бы я мог увидеть его лицо…

Глаза Мацуко сверкнули яростью.

— Что? Вы полагаете, господин Фурудатэ, что Киё — самозванец? — Голос у нее был глубокий и хриплый, и в нем скрывалась злоба.

— Нет-нет. Я не это имел в виду. А как все остальные? Вы будете возражать, если мы так это и оставим?

— Конечно, будем, — мгновенно вмешалась Такэко.

В противоположность своей старшей единокровной сестре Мацуко, обладавшей тонким, но, казалось, крепким, как бамбук, телосложением, Такэко, низкорослая и тяжелая, с двойным подбородком, похожа была на кочку и казалась очень энергичной. При этом в ней не было ни капли добросердечия, которое так характерно для полных женщин. Она полнилась злобой так же, как ее сестра.

— Умэко, а как ты полагаешь? Тебе не кажется, что Киё должен снять капюшон и показать нам лицо?

— Разумеется, — без колебаний ответила Умэко. Из трех сестер она была самой привлекательной, но злобности и в ней хватало.

Муж Такэко Тораноскэ и муж Умэко Кокити выразили свое согласие. Тораноскэ, приземистый человек пятидесяти с чем-то лет с цветущим лицом, выглядел надменным и взгляд имел грозный. Очевидно, что Такэ унаследовал свое тело и манеру держаться от отца. По сравнению с Тораноскэ муж Умэко Кокити был гораздо субтильней и бледней и на вид казался помягче, однако беспокойные глаза, такие же, как у его сына, свидетельствовали о том, что в мыслях его угнездилось зло. Легкая улыбка никогда не покидала его губ.

На мгновение в комнате стало тихо, потом Мацуко внезапно закричала:

— Киё, сними свой капюшон — пусть они видят!

Голова в капюшоне дернулась. Потом, после долгих колебаний, дрожащая правая рука Киё поднялась и стала приподнимать капюшон. Да, это было лицо Киё — Киндаити помнил его по фотографии в «Биографии», — но какое необычное лицо! С застывшими чертами, совершенно неподвижными. Это лицо было — если воспользоваться мрачным сравнением — лицом мертвеца. Лицо безжизненное, лишенное человеческого тепла.

Саёко вскрикнула, и комнату охватило смятение, а истерический голос Мацуко, неистовый от ярости, взвился над шумом:

— Киё получил ужасную рану, поэтому я велела сделать для него эту маску. Вот почему мы оставались в Токио так долго. Я велела сделать маску, которая выглядела бы точно так, как бывшее лицо Киё. Киё, приподними маску — пусть видят!

Киё коснулся подбородка дрожащей рукой и начал стягивать маску вверх с подбородка, словно сдирал с лица кожу. Саёко снова резко вскрикнула. Киндаити не мог унять дрожь в коленях. И желудок словно наполнился свинцом.

Из-под искусно сделанной гуттаперчевой маски появились челюсть и губы, казавшиеся в точности такими же, как на маске. Они выглядели совершенно обычными. Однако, когда Киё поднял маску выше, Саёко вскрикнула в третий раз.

У Киё отсутствовал нос. На месте носа была мягкая красновато-черная масса плоти, которая выглядела так, как огромный лопнувший нарыв.

— Киё, этого достаточно! Надень маску!

Киё вновь натянул маску, и все почувствовали, что видели достаточно. Еще немного, и от созерцания этой отвратительной, бесформенной массы плоти их просто вырвало бы.

— Итак, господин Фурудатэ, вы удовлетворены? Не может быть сомнений, что это Киё. Его лицо, возможно, несколько изменилось, но я его мать и гарантирую: это мой сын Киё. Так что, пожалуйста, поторопитесь и вскройте завещание.

Фурудатэ сидел в полном ошеломлении, у него перехватило дыхание, но слова Мацуко вдруг вернули его к реальности, он огляделся. Никто больше не осмеливался возражать. Потрясенные Такэко, Умэко и их мужья, утратив самообладание, забыли о своей обычной мелочности.

— Что ж… — Фурудатэ дрожащими руками вскрыл заветный конверт. Низким, но звучным голосом он начал читать завещание: