Виктор Пронин - Смерть Анфертьева

Представляешь ужас! Найдем ночевку - и уже считаем, что мы дома... Нам дадут какой-нибудь похлебки, а мы уже готовы выть от радости, что родню обрели... Где-то на работу взяли, жалованье определили, метлу в руки сунули, а мы уж кричим, что себя обрели...

- Как ты думаешь, - отрешенно проговорила Света, глядя на окна, разноцветными искорками светящиеся в ее глазах, - как ты думаешь, мог Борис Борисович взять деньги?

- Борис Борисович? Кто это? А, Квардаков... А почему бы и нет? Ведь он брал их всю свою жизнь и, не случись сегодня этого печального происшествия, продолжал бы брать до конца жизни.

- Ты имеешь в виду зарплату?

- Назови это зарплатой, жалованьем, пособием, взяткой... Какая разница? Он брал эти деньги из твоих рук, отлично понимая, что не заработал их. Но ни разу не отказался. Ведь ни разу?

- Но и ты не отказался.

- Я - другое дело. Мне платят меньше тех денег, на которые можно прожить.

- Как же ты живешь?

- Жена кормит. И потом, я свои деньги все-таки зарабатываю. Может быть, снимки не входят в число основной продукции нашего завода, но меня наняли делать снимки, и я их делаю. И неплохо справляюсь со своими обязанностями. Свои сто рублей я зарабатываю.

- Тебе платят сто двадцать.

- Нет, Света. Это в каких-то ваших бухгалтерских ведомостях стоит цифра "сто двадцать". Но ты хоть раз дала мне эти деньги? Нет. Ты даешь мне сто рублей, а все почему-то считают, что я получаю сто двадцать.

- Вот и о деньгах поговорили, - улыбнулась в темноту Света. '

- Видишь ли, мы можем о них говорить, можем о них молчать, можем о них слагать стихи или распевать песни - все это не имеет ровно никакого значения, потому что мы о них никогда не забываем, как о собственной смерти. Предстоящей смерти, которая все ближе.

- Так ты никогда не говорил, Вадим, - озадаченно произнесла Света. - Что произошло?

- Большие деньги... Особенно в чужих руках заставляют смотреть на вещи трезвее. Даже после бутылки этой паршивой водки.

- Пей коньяк.

- Коньяк пусть пьет Квардаков. Если его выпустят.

- А могут и не выпустить?

- Откуда мне знать, - Анфертьев отгородился воротником плаща и от Светы, и от ее вопроса.

- Подожди, - сказала Света. - Какие-то слова ты произнес недавно, я все время пытаюсь понять, что стоит за ними... Да, ты сказал, что, не случись сегодня этого происшествия, Борис Борисович и дальше получал бы свою зарплату...

- Получал бы! - убежденно сказал Анфертьев.

- Я не о том. Из твоих слов выходит, что ты не веришь в его виновность?

- Света, - Анфертьев решился наконец положить ей руку на плечо, - так ли уж важно, во что я верю?

- Что же важно?

- То, как я поступаю. Как ты относишься ко мне, а я к тебе. Важно, сколько я зарабатываю, потому что это определяет мой образ жизни. И определит мой образ смерти.

- И качество потребляемых напитков.

- Я не прав?

- Нельзя же все время говорить о собственной смерти. Это попросту неприлично.

- Да? Извини. Это все она, - Анфертьев кивнул в сторону светящегося в темноте круглого горлышка бутылки, оно напоминало плавающее над землей колечко. - Маленько перебрал... Сказывается отсутствие опыта.

- Это дело наживное, - Света поднялась. - Тебе пора, Вадим. Да и я продрогла. Пока.

- Ты не будешь делать нехороших выводов?

- Там видно будет. Посмотрю на поведение.

- Я исправлюсь! - горячо воскликнул Анфертьев.

Эти слова прозвучали куда серьезнее, нежели требовал полушутливый разговор. - Вот увидишь, я исправлюсь.

- Думаешь, это возможно?

- Надо верить в человека. Света!

- Ага, значит, все-таки надо во что-то верить.. Пока, Вадим.

Света взяла ведро и направилась к подъезду. Оглянувшись, она увидела, что Анфертьев остался сиде на скамейке. Поколебавшись, вернулась.

- Прости, - сказал он, вставая. - Задумался.

- О чем?

- О себе, о тебе... Если не возражаешь. Откровенно говоря, это единственное, о чем я думаю последнее время... Хотя... - он пьяно рассмеялся. Прости, я вспомнил чьи-то слова... Люди думают - что-нибудь придумают, а мы начнем думать - из раздумья не выходим. Ты не помнишь, кто это сказал?

- Знаешь, мне вполне достаточно, что эти слове произнес ты. Пока.

Когда Света, поднявшись на площадку второго этажа, выглянула в окно, скамейка была пуста.

Пьяные мысли Анфертьева:

"Самыми жестокими часто оказываются близкие люди. Право на безжалостность дает им хорошее к тебе отношение. Любя и жалеючи, они посыпают твоя раны солью, чтобы убить в них заразу... Сочувствуя напоминают о самых постыдных твоих словах и поступках. Желая видеть тебя и дальше счастливым и' здоровым, они вынимают тебя из петли, вылавливают в проруби, подсовывают тебе холостые ружейные патроны - ими ни за что не развалить себе череп..."