Виктор Пронин - Высшая мера

Не замутненное даже дымкой солнце било в глаза Апыхтину, нестерпимо синее море сверкало справа, совсем рядом, теплый, настоянный на неведомых травах воздух бил в лицо. Воздух этот, его какая-то ласковая настойчивость, с которой он обдувал все тело, напоминали Апыхтину Крым, Коктебель, да и море, если уж быть откровенным, не слишком отличалось от Черного. Чувство узнавания еще более усиливало праздничность этого утра, этой поездки.

И пора, пора сказать наконец о главном - с Апыхтиным начали происходить какие-то странные перемены, совсем не те, на которые надеялся он сам или которые предполагали друзья. Однажды утром он вдруг почувствовал непомерную тяжесть своей бороды. Она мешала ему, он ворочался в кровати, то укладывая бороду поверх одеяла, то засовывая ее под одеяло, и наконец, не выдержав, встал, оделся и вышел из гостиницы. Незнание языка нисколько не мешало, не доставляло ни малейших хлопот или неудобств.

Парикмахерская была еще закрыта, хозяин поливал тротуар перед входом и, заметив, что гость не прочь войти, тут же пригласил его жестом широким, улыбкой радушной и приветливой. Апыхтин уселся в кресло, ухватил свою бороду в кулак, а пальцами другой руки воспроизвел движения ножниц. Дескать, бороду надо срезать. И показал, сколько оставить - около сантиметра.

Парикмахер обрадовался так, будто дело касалось его самого, будто это он избавляется от громоздкой и до смерти надоевшей бороды.

Щелкнув несколько раз в воздухе звонкими ножницами, он принялся за работу. Правда, несколько раз опасливо посматривал в зеркало на Апыхтина, стараясь заглянуть в глаза: не слишком ли он размахался своими ножницами, не коротка ли борода получается?

Но Апыхтин лишь успокаивающе кивал головой - давай, не робей. Слишком многое изменилось в его жизни, чтобы, как и прежде, величественно и самодовольно носить такую бороду. Она уже не вписывалась в его внутреннее состояние, в отношение к миру и к себе. Дурацкой какой-то показалась ему борода однажды утром, выспренней и ненужной.

Когда совсем короткая бородка окончательно оформилась и парикмахер начал совершать уже чисто символические взмахи ножницами, Апыхтин показал ему и на голову - дескать, и здесь надо поработать. Парикмахер опять обрадовался и в пятнадцать минут совершенно преобразил прическу банкира. Апыхтин смотрел на себя в зеркало с неподдельным изумлением - вся его величественность исчезла, перед ним сидел молодой парень с сильной открытой шеей.

Закончив работу, парикмахер отошел в сторону и замер в восхищении - даже он, мол, не ожидал столь разительной перемены, столь потрясающего результата, не ожидал, что его клиент так молод и прекрасен.

- Вот так-то, брат, - сказал Апыхтин, поднимаясь из кресла и сдергивая с себя простыню с остатками волосяной роскоши. Он принял себя обновленного сразу и без сомнений. Пришло спокойное ощущение, что сейчас он именно таков, каким должен быть в своем истинном облике. Случилось с ним еще одно превращение. Сразу, наутро, едва выйдя из своего номера, он вдруг остро почувствовал собственную неуместность здесь. В своем темном костюме, при галстуке, он почувствовал себя скованным и глупым.

И Апыхтин в первой же лавке купил светлые полотняные штаны, кожаные босоножки, несколько маек с пальмами, обезьянами, ослами на груди, купил кепку с громадным козырьком, который, кажется, чуть ли не на полметра выступал надо лбом. Свой же костюм запихнул в пакет, сунул в сумку и задернул «молнию».

Он сменил даже очки - вместо тяжелой черной оправы, которая вызывала трепет у всех посетителей банка «Феникс», подобрал совсем легкие, в тонком золотом обрамлении.

Не каждый, далеко не каждый из прежних его знакомых узнал бы его теперь. Скорее всего совсем не узнал бы и равнодушно прошел бы мимо.

Со своим новым обликом Апыхтин сжился сразу, и сразу же пришло ощущение, что все идет правильно и разумно. Непреходящая, глухая боль в груди, от которой он спасался в параллельном мире, поутихла, сделалась вполне терпимой. Она напоминала о себе, не уходила совсем, но теперь ее можно было терпеть, с ней можно было жить.

И когда Апыхтин уселся в белый «мерседес» с открытым верхом, это был совсем другой человек, нежели тот, который приехал сюда несколько дней назад. Он не стал разговорчивее, не заводил друзей, не кутил в развеселых компаниях соотечественников, но постоянно пребывал в затаенно-улыбчивом состоянии и, казалось, все дальше уходил от прежнего своего мира.