Наталья Солнцева - К чему снится кровь

– Боже мой, не продолжай! Ты не мог бы сделать мне большего подарка! Наконец-то в моей жизни происходит что-то значительное. Я столько мечтал об этом, и вот… Что бы ни случилось, ты можешь на меня рассчитывать, как на самого себя. Добрая фея, которая склонялась над моей колыбелью, дает мне возможность отплатить тебе за все, что ты для меня делал. Я буду заботиться о Валерии, как самая сердобольная нянька. Но я хотел бы знать…

Они были так близки, что читали мысли друг друга. Вадим ответил, не дожидаясь, пока друг выскажется.

– Я почти не знаком с этой женщиной. Вижу ее второй раз… и второй раз мне приходится выручать ее. В третий раз меня может не оказаться рядом. Не знаю, почему я это делаю. Если кто-нибудь способен меня понять, то это ты. Я забочусь о Валерии и охраняю ее ради той, другой. Далекой и недоступной. Только она мне нужна. Мне плевать, что нас разделяет смерть. Нет ничего невозможного в этом мире! Мы сами строим свои клетки. А я с рождения ненавижу неволю. Наверное, именно это объединяет нас с тобой крепче, чем кровные узы. Что ты об этом думаешь, брат?

– Я думаю, что ты прав. Пусть она спит. Можешь оставить ее здесь и ни о чем не волноваться. Пойдем обедать.

Они спустились в гостиную. Вера Львовна, мама Никиты, принесла чудесные персики, и они сияли розовыми боками на мельхиоровом блюде. Друзья отдали должное вину, жаркому из телятины и вышли на веранду отдохнуть перед чаем. У Никиты в жизни не было такого прекрасного аппетита.

– Как мне хорошо у вас! – сказал Вадим.

Он тоже испытывал душевный подъем, совершенно ему не свойственный. Жизнь казалась не такой уж жестокой.

– Мальчики, чай остынет… – позвала их из гостиной Вера Львовна.

Пирог с вишнями оказался выше всяких похвал, и Никита пожалел, что Валерия не попробует его горячим. После десерта сели играть в карты на мелкие деньги, – бабушка выиграла больше всех и была счастлива. Вера Львовна принесла пепельницу и милостиво разрешила мужчинам курить. Все чувствовали умиротворение и довольство, любовь друг к другу, к этому уютному и гостеприимному дому, умытому дождем саду, глядящему в открытые окна гостиной, запаху флоксов, звукам фортепиано, на котором Вера Львовна играла вальс «На сопках Манчжурии»…

На дом и сад опустились прозрачные сумерки. В гостиной бабушка зажгла свечи – так здесь было принято. Свеча – символ ожидания и домашнего очага. Где-то обязательно должен светить огонек, к которому стремится усталое сердце и где тебя любят не за что-то, а просто так…

Возвращаясь по темному шоссе в Москву, Вадим не жалел, что отвез женщину к Никите. Он был исключительно осторожен и знал, что там ее никто не найдет. В ближайшее время. Возможно, она захочет рассказать, почему ее хотят убить…

Ночью Вадиму снилась Евлалия, немного печальная. Как будто она пела романс – что-то про безумства, бессонницу и «беспощадную руку времени». Вера Львовна, мама Никиты, аккомпанировала ей на рояле, в окна врывался запах мокрой сирени, а потом ветер задул свечу на столе, покрытом красной бархатной скатертью…

О, эти стыдливо опущенные глаза, которые вспыхивают из-под ресниц порочным огнем! Эта двойственность сводила его с ума, заставляла сердце то стремительно падать вниз, то взмывать вверх, к горлу, перехватывая дыхание сладостной судорогой. Такова была она, Евлалия, с нежным профилем гимназистки и бесстыдной улыбкой куртизанки…

Утром он едва встал. И сразу почувствовал первые признаки приближающегося приступа головной боли. Чтобы не дать этому зайти слишком далеко, он оделся и вышел из дому. Ходьба действовала на него благоприятно.

Успокоившись и сбросив напряжение ночи, Вадим ощутил, как боль из висков и затылка уходит, рассеивается. Может, сходить на Арбат? Давно он просто не прогуливался по московским улицам. Его радовали матрешки в расписных платках, лакированные шкатулки, золотисто-красная хохлома. Художники продавали свои картины, музыканты играли свою музыку…

Киллер – а это был он – неторопливо шагал по шумному Арбату. Останавливался у импровизированных витрин с полотнами непризнанных живописцев. Его взгляд скользил по выставленным на продажу картинам, возле которых изнемогал от скуки тощий парень в нелепой жилетке и тонких мятых шароварах. На одной из картин янтарно светилось обнаженное тело женщины, – она сидела, подвернув под себя ногу с гладкой округлой коленкой. Киллер так и впился глазами в ее лицо. Ее руки, с ленивым изяществом вытянутые вверх, были унизаны золотыми браслетами. Полуопущенные веки точно такие, от которых он вздрагивал во сне… Это она, Евлалия! Ее черные волосы – только не собранные в косу, а распущенные, – золотой обруч на лбу, пухлые губы, искривленные усмешкой блудницы. Тело мягко светится на фоне алой драпировки, золотые лианы в завитках и листьях так и льнут к нему, изгибаясь, словно в истоме. В ладонях женщины – крупный зрелый виноград, полный сладкого сока. Золото и кровь, желтое и красное… Совершенное тело, черные змеи волос вьются по плечам, пленительные очи и горящее в них вожделение…