Богумил Райнов - Умирать - в крайнем случае

- Не волнуйтесь, приятель, в сейфе старины Дрейка ваш доклад будет в полной безопасности.

- Но он может попасть в руки Ларкина...

- Ларкина? Вы напрасно считаете меня дураком. Ларкин будет знать ровно столько, сколько требуется для дела.

Дрейк смотрит на часы.

- Мне нужно в "Еву". А вы садитесь и начинайте. Чтобы вы не скучали, я пришлю вам Райта.

Опять письменная работа. Да еще под надзором этого кладбищенского типа.

Я исписал девять или десять страниц - хорошо, что у меня крупный почерк, и доклад кажется длиннее, чем он есть на самом деле. На десятой странице начинаю чувствовать ломоту не только в кисти руки, но и в висках: что касается последней, то ее причина, по всей вероятности, - густой аромат сирени, наполняющий кабинет. Райт благоухает, как куст сирени или целая сиреневая заросль: честно говоря, я никогда не бывал в сиреневых зарослях и представляю их себе в виде нескольких деревьев вроде Джона Райта; я иду по дорожке между этими деревьями, и с каждым шагом у меня все сильнее кружится голова...

Пока я потею над домашним заданием, Райт вовсю наслаждается бездельем, расхаживает по кабинету, заглядывает за шторы, оправляет свои длинные волосы длинными пальцами и насыщает воздух кабинета табачным дымом и благоуханием сирени.

Он одет с полным пренебрежением к времени года, то есть на нем безукоризненный черный костюм. Я подозреваю, что у него несколько одинаковых костюмов, потому что трудно поддерживать единственный костюм в столь безукоризненном состоянии. Как всегда, на нем черный галстук и черная обувь. У него даже носки черные; я их вижу, когда Райт усаживается в кресло напротив меня и кладет ногу на ногу.

С той минуты, как он появился в кабинете по приказанию Дрейка, Райт не удосужился произнести ни слова и вообще ведет себя как надзиратель, которому поручили стеречь жалкого арестанта. Но мне кажется, что непринужденность его напускная и что на душе у этого агента похоронного бюро кошки скребут: а вдруг он, Райт, - уже не правая рука шефа, вдруг его оттеснил на задний план этот самый арестант, неизвестно откуда взявшийся хитрец и наглец Питер?

Должен признаться, что у него есть все основания для сомнений. Все мои встречи с Дрейком происходят без его участия; проект операции в его последнем действующем варианте для Райта полная тайна. Неизвестна ему и тема моего доклада, в который красавчик Джон старается не заглядыать из вполне понятной осторожности.

Словом, если мы оба - секретари Дрейка, и если даже он - шеф кабинета и главный секретарь, то совершенно ясно, что именно я занимаюсь тайными и важными вопросами, в то время как ему предоставлена проза жизни порнография, картежная закусочная и подвальчики со стриптизом.

Другой человек на его месте не стал бы портить себе настроение из-за такой ерунды. В конце концов, чем меньше ответственности, тем меньше неприятностей. Но Райт явно обеспокоен. И не только потому, что участие в любой операции - это доля в дележе. Но и потому, что раз Дрейк держит его, свою правую руку, в неведении, значит, он больше не доверяет или же никогда не доверял этой самой правой руке.

В кабинете уже давно нечем дышать, и труд мой давно закончен, и мы с Райтом уже давно делаем вид, что вовсе не замечаем друг друга, - занятие довольно утомительное, - когда дверь наконец открывается и входит шеф.

Дрейк явно в приподнятом настроении: уголек его носа горит ярким пламенем. Он весело осведомляется:

- Ну как, все готово?

Вместо ответа я подаю ему свой скромный труд. Рыжий берет доклад, идет к сейфу и убирает мое домашнее задание в надежное место.

- Вы свободны, Райт, - холодным тоном говорит он, гораздо более холодным, чем осведомляется у меня о докладе.

Агент похоронного бюро торопливо исчезает, пожелав начальству доброго вечера, потому что за плотно задернутыми шторами кабинета уже давно наступил вечер.

- Что вы скажете, Питер, если я предложу вам скромный ужин на французский манер?

Я, конечно, польщен вниманием шефа - что еще я могу сказать.

- В сущности, я должен был зайти за Брендой. Но мы увидимся прямо в "Еве". Если бы вы знали, приятель, как это иногда обременительно возиться с домашней кошкой.

Предоставив дрейковским гориллам приятную обязанность проветрить кабинет, мы выходим на улицу. До ресторана, куда пригласил меня шеф, недалеко, метров пятьсот. Это заведение совсем иной категории, чем харчевня нашего общего знакомого итальянца: хрусталь, фарфор, серебряные приборы, белоснежные скатерти и цветы на столах, к счастью - не сирень. Сирень давным-давно отцвела во всем городе, и ее благоуханием можно упиваться, только находясь в обществе Райта.