Богумил Райнов - Умирать - в крайнем случае

- Вы знаете адрес?

- Примерно... Но это неважно. Важно другое: путь от моей конторы до вашего посольства не близкий, и на этом пути всякое может случиться с человеком, у которого нет даже паспорта...

- И все-таки я готов рискнуть.

Он лениво встает с кресла и отходит к столу.

- Вы хорошо представляете себе размеры этого риска?

- Может быть, не совсем, - признаюсь я. - Но стоит ли раньше времени дрожать от страха, если другого выхода у меня все равно нет?

И поскольку аудиенция явно окончена, я тоже поднимаюсь с удобного кресла.

- В таком случае ступайте в посольство, - добродушно советует хозяин. - Да-да, ступайте! И да хранит вас бог!

В знак прощанья он поднимает руку, я вежливо киваю и направляюсь к двери, отмечая на ходу, что чувствую себя куда лучше. Порция виски, пара сигарет и отдых в удобном кресле заметно подняли мое настроение. Уверенным шагом я покидаю кабинет. И попадаю в лапы горилл. Наверное, они предупреждены звонком шефа, потому что поджидают меня в коридоре и подхватывают под руки.

- Вниз, ребятки, вниз! - добродушно рычит шеф за моей спиной. - Чтобы на лестнице не было крови!

Снова вакса, еще гуще и чернее, чем прежде. Она такая липкая, что мне уже не выплыть на поверхность.

И снова боли всех разновидностей по всему телу, с головы до пят, будто меня превратили в кашу, а потом эту кашу нарезали на куски. Куски боли, сплетение боли, энциклопедия боли, - вот во что превратили меня гориллы Ал и Боб. Две гориллы, глядя на которых легко увериться в том, что, во-первых, человек произошел от обезьяны, а во-вторых, что обезьяна тоже может произойти от человека.

Наверное, все было бы не так страшно, если бы я не сопротивлялся. Но я отбивался зверски и, кажется, нанес противнику немалый, хотя и частичный, урон, несмотря на его численное превосходство, и заплатил за это с лихвой.

Два сломанных носа, расцарапанная щека, растоптанный живот и еще пара очков в мою пользу - отнюдь не плод увлечения спортом и не стихийная жажда мести. В моей профессии для такой жажды нет места, она исключается. Если надо, получаешь удары и наносишь удары; тут вопрос не страсти, а чисто деловых отношений. И как раз с точки зрения деловых отношений эта парочка горилл и их добродушный шеф должны понять, что имеют дело не с куском пластилина, а с довольно твердым орешком. И сделать выводы.

Но твердый-то орешек, кажется, раздавили в пыль. Я так прочно увяз в ваксе, что, пожалуй, уже никогда не открою глаз и не увижу света. Единственное свидетельство того, что я еще жив, - страдание.

Вообще признаки жизни, насколько они имеются, сосредоточены внутри меня. Это виды боли. Проходит время, много времени, неделя или год, пока я начинаю различать признаки жизни рядом с собой. Это голоса, раздающиеся где-то в вышине.

- На этот раз не выплывет...

- Выплывет, не бойся. Не сунешь гаду свинцовую пломбу - обязательно выплывет.

- Не выплывет, Ал. Он готов.

- Выплывет, Боб. Что гад, что собака, одинаково живучи.

Через неделю - или через год? - я начинаю понимать, что второй голос был ближе к истине: кажется, я в самом деле возвращаюсь к жизни, потому что ощущения, то есть разновидности боли, становятся отчетливее. Лицо так отекло, что я не могу как следует открыть глаза, но все-таки ясно: глаза пока на месте.

Наверное, я подаю признаки жизни в неподходящий момент, над моей головой тут же разгорается уже знакомый спор: выкинуть меня или дать еще немного разжиреть. А еще через несколько дней наступает следующий этап.

- Это уже нахальство, сэр! - заявляет рослый Ал, появляясь в дверях. - Мы вам не лакеи! Извольте ополоснуть рожу и одеться - вас ждет шеф.

Я подчиняюсь. Но на этот раз операция "подъем" затягивается. У меня так кружится голова, что я не могу встать, а когда все-таки встаю, тут же грохаюсь на пол.

- Не валяйте дурака! - рычит горилла, подхватывая меня мощными лапами. - Слышите, вас требует к себе шеф!

В конце концов мне каким-то образом удается встать на ноги и даже сделать несколько шагов, держась за стенку. Холодная вода освежает меня. Бросив беглый взгляд в зеркало, я вижу обезображенное лицо с потухшим взглядом и жесткой трехнедельной щетиной. Не мое лицо. Возвращаюсь к матрацу и приступаю к мучительной процедуре одевания.

- Ага, значит, второе воскресение из мертвых! - почти радушно восклицает человек с огненным лицом и рыжими волосами, увидев меня на пороге уютного викторианского кабинета.

Он встает из-за стола и делает ко мне несколько шагов, словно хочет удостовериться, что воскресение действительно свершилось.