Рита Тальвердиева - Близнец для президента. Роман с музыкой

А началось с моей оговорки. Прицепилась. Ну, ошибся! Ну, зашел сдуру налево: узнала, уличила, ополчилась. Все молча, под град слез, под метание молний, под тревожный звон посуды.

Буря ожидалась, как я понял, после родов. Угадал. Но все равно опешил. А моя челюсть где-то с минуту нуждалась в подпорке – я ничего не замечал, оглушенный…

Спустя неделю после торжественной встречи из роддома, Верка швырнула мне розовый бланк с голубыми разводами: метрика. На дочу. С диким, нелепым, изощренным именем – Правда . Назло мне… На мой рык она закатила истерику: прорвало, что называется. Пришлось даже «скорую» вызвать. Врач обозвал это послеродовой горячкой. И прописал нежность. Я – внял. И стал кликать дочурку по-своему: Адей.

Но приступ заколотил ее вновь. Аде исполнился годик.

Ник, разбитной пацан с отдела рекламы, разродился в честь крохи дурацким тостом:

– За Веру, за Правду! – поочередно ткнул он бокалом в их сторону и пропел, – и за царя-батюшку! Последний «тык» предназначался мне.

Верка словно взбесилась: балаган, дескать, устроили. Что было там у нее в бокале – в лицо Нику плеснула. И, схватив Адю, выбежала. Хлопнула дверь. Веселье скукожилось. Кто-то брякнул: сердючка! Прилипло. Без прямых аналогий с артистом Данилко. Просто Верка-сердючка. Хотя – бешеная – на тот момент звучало б точней…

Наша Адя не прожила и двух лет. Это был конец. Всему.

Мы с Веркой разбежались. Стремительно. Почти без слов. Будто кто-то там, наверху, громыхнул стартовым пистолетом.

Я вскоре взял отпуск и выпал из жизни на две недели. Из запоя, смрадного и тягучего меня вытащил Арсений. Этот вечный жених из «Кавминводских вестей».

Бравурный марш вернул меня в день сегодняшний. На дисплее мобильника обозначилось: «Арсений». Я обомлел. Телепатия?!. И тут же нажал кнопку:

– Сеня? – зачем-то переспросил я…

Через минуту мы попрощались. До завтра. Обговорили время встречи – у Алексея.

О том, что Леха уже дома, Сеня, разумеется, узнал от меня и жутко обрадовался. Как обычно распределили, кто из нас что притащит. Сенька грозился скупить полрынка, благо живет рядом. Я пообещал захватить каких-то конфет, торт и юбилейную бутылку «Прасковейского».

На том и порешили.

Но еще долго от нежданного телепатического взбрыка тянуло чем-то странным. То ли знак мне какой подавала судьба, то ли примету подкидывала. Не знаю. Но в учащенный пульс вдруг срезонировало предчувствие. Отчего-то недоброе и смурное.

Маруся

Семигорск, март 2008 г.

– Эй!

Она вздрогнула. Обернулась. Медленно – всем телом. Вышла, короче, из образа шустрой десятилетней пацанки. Осознала это лишь миг спустя: на нее смотрел мальчуган лет семи. Шумно выдохнула. Расслабилась.

– Ты варежку уронила! – радостно крикнул малец и указал на алое пятнышко у пригазонного сугроба.

Уже легко, почти пружиня, она вернулась и, подобрав варежку, потопала дальше. На мальчишку даже не взглянула. Станиславский бы крикнул: «Не верю!» и заставил бы «переиграть»: бросить реплику; улыбнуться; на худой конец язык показать пацаненку. Впрочем, маленькая поблажка сейчас допустима. Тем более после вчерашнего. И до «сцены» – детской площадки у той семиэтажки телепать почти полквартала. Войдет еще в роль, успеет. А пока…

Она собиралась с силами, чтобы вынырнуть из холодного тошнотворного ужаса, в который погрузил ее вдруг этот нечаянный ребячий окрик.

Тот окрик – вчерашний – был тоже задирист и весел. Заразительно смешливая компания мальцов – лет по 13–14 – шутя преградила ей путь к проходному подъезду. От улыбчивых щенячьих рожиц легко прикуривался задор.

– Эй! Кукла! – пристебнулся тощий и, зачерпнув снег, стал азартно лепить снежок. – Зажжем поярче?..

Лучшего комплимента Маруся не слышала за всю несостоявшуюся жизнь. Остановилась. Невольно. Толстый шарф скрывал костлявый подбородок, детская вязаная шапочка со специальным отверстием для кокетливо вздернутой рыжей косицы – закрывала лоб. Она знала, что издали тянет на десятилетнюю – так, что фору даст любой травести. Ну, шагов с пяти-шести – точно. Ближе – бросается в глаза грим. Но зимой, когда наружу торчит лишь кончик носа, не страшно.

– Эй, – осмелел самый мелкий и звонкий. – Ты с какого двора?

Пока она переводила взгляд, снежком оцарапало ухо. Тощий!

Она очнулась. А тощий уже сминал снег в очередную ледяную бульбу:

– Так зажжем?! – подмигнул он, жонглируя снежным комочком. – Здесь рядом.