Дмитрий Дубинин - Сгоревший клиент

Но все мои попытки расспросить Ивана о его делах вообще и роде его занятий в частности как-то уж очень однообразно парировались не очень удобными вопросами, которые в весьма смягченной форме задавал мне потом Владимир. Когда бутылка албанской самогонки подходила к концу, я не заметил, как выболтал и про банду поджигателей старых домов, и про то, что они сцапали Игоря и мою подругу, и что вообще женщинам доверять не стоит… На мое счастье, скульптор и его приятель еще до того, как Иван «проявил бдительность» уже не на раз остограммились, да и в какой-то момент я сумел хотя бы частично восстановить контроль над не в меру болтливым языком. Потому не все подробности моей истории были произнесены вслух в этой квартире. По крайней мере, я так думаю.

Позднее утро двадцать шестого апреля я начал со звонка Лехе. Нагло солгав ему, что ничего особенного со мной не произошло, я выслушал в ответ пожелание убраться на три буквы и отдыхать там вечно. Мне очень хотелось спросить, не могу ли я увидеть (или хотя бы услышать) Марину, но полагал, что в данный момент это не самое своевременное требование. Раз уж враги уверились, будто бы Марина для меня мало что значит, значит, есть смысл поддерживать в них это заблуждение. Хуже не будет, решил я.

Тигрица не откликалась – номер ее телефона сообщал мне о недоступности владелицы (чему я теперь, после вчерашних событий в Старокаменном, не удивлялся). Старший лейтенант Кривцов посоветовал не пороть горячку и спокойно продолжать жить дальше. Вероятно, это было не такой уж плохой идеей, особенно, если вспомнить, что все мои активные действия заканчивались одинаково, а именно – очередным ударом по глупой голове инженера Жарикова. И действительно, почему бы мне не залечь на дно? Ведь я избежал возможности стать подозреваемым – это раз. От меня почти что отстали бандюганы (по крайней мере до ноября) – это два. Наконец, нет ни малейшего смысла продолжать отношения с госпожой Минкеевой – это три…

Минкеева, Минкеева… Ведь почти поверил, что она где-то узнала о местонахождении Марины. Почти поверил, что Эдик Вахрушев каким-то боком причастен к моим злоключениям… Вот, кстати, и ключ в дверях гремит… Наверное, сосед вернулся.

Так оно и оказалось. Эдик был только что с дороги, он немного притомился, а потому желал, сами понимаете чего – выпивки. Конечно, после душа и прочих непременных действий, приличествующих цивилизованному человеку, побывавшему в транспорте дальнего следования. Выпивка, по словам Эдика, уже была им приобретена.

Пока Вахрушев принимал душ, я поджаривал мясо с овощами (одной рукой было не очень ловко, но я уже стал привыкать) и поглядывал на ожидающие своей очереди прозрачные стопки, подаренные мне «по случаю» Игорем Таганцевым. На стеклянной поверхности рельефно блестел значок, похожий то ли на перевернутую стилизованную лилию, то ли на трезубец: одним острым углом фигура была направлена вверх, три «зубца» с противоположной стороны смотрели вниз. Где-то я уже видел такой значок…

– Ну что? – послышался бодрый рокот со стороны ванной. Благодушный, улыбающийся Эдик яростно вытирал мокрые волосы полотенцем и принюхивался к запаху съестного.

– Порядок! – откликнулся я.

– Полагаю, ты со мной выпьешь? – с надеждой поинтересовался Вахрушев. – На работу-то не едешь?

– Я на больничном…

– Какой именно животный грипп в Москве нынче?

– Козлячий, – ответил я, подумав про Леху. – Но ко мне это не относится, у меня просто травма.

Эдик хихикнул и скрылся в комнате. Впрочем, ненадолго. Спустя минуту, он, облачившись в домашнюю майку и треники, ввалился в кухню, где я уже каким-то образом умудрился открыть банку венгерских огурцов. Увидев, как я режу хлеб, Эдик отобрал у меня нож и упрекнул в неуклюжести.

– Тебе бы так клешню разворотило, был бы ты уклюжим, – проворчал я, но нож уступил. Вахрушев шустро нарезал батон и взгромоздил на стол бутылку «Джонни Уокера» в одну пинту.

– Вискарь? Ты никак банк ограбил? – поинтересовался я, поскольку хорошо знал, что мой сосед обычно кушает дешевую водку по причине хронического безденежья.

– Да если бы, – фыркнул Эдик, разливая виски по стопкам. – Бывает, иногда, на хозяина доброта найдет, так он ни с того ни с сего возьмет и премию выпишет…

Рельефный значок красиво блестел, передавая насыщенный золотисто-коричневый цвет виски… Нет, этот символ определенно мне знаком.

Дело за обедом пошло по накатанной. То есть, накатили мы не слабо, бутылку по крайней мере почти оприходовали; излишне говорить, что виски пили «живьем», не заморачиваясь со льдом и не извращаясь с газировками. Разговаривали немного; я очень скупо поведал о своем приключении на шоссе, но не сказал ни о Лене Минкеевой и ее коварстве, ни о Владимире Зарецком и несостоявшемся поджоге его дома. Эдик был, что называется, «с устатку»; он провел, по его словам, бессонную ночь в поезде, а потому начал клевать носом уже после шестой. Я совсем не чувствовал опьянения, несмотря на принятие этой ночью албанской ракии (не слишком ли разнообразно я стал выпивать?), видно, потому что хорошо выспался, приехав домой в три часа ночи на такси, что вызвал для меня Зарецкий, и продрых потом до полудня.