Алексей Макеев - Жертва тайги

Антон из последних сил рванулся вперед, выдирая ноги из зарослей цепкого, прилипчивого чубушника, и с ходу спрыгнул с обрывистого берега на речную косу. Селезенка противно, даже болезненно екнула и сжалась. Мокрая галька, перемешанная с песком, поехала из-под ног. Он тут же брякнулся, завалился на бок, с минуту полежал, переводя дух. Потом Антон чуть поелозил, сбрасывая врезавшиеся, намертво въевшиеся в ключицы лямки рюкзака. Освободившись от тяжелой ноши, он сел и огляделся.

Где-то совсем близко, за крутым кривуном, гомонил на все лады речной поток, гудел и ярился в невидимой теснине на острых злобных шиверах, то бишь каменистых перекатах. Здесь же, прямо перед ним, хрустальная ледяная вода лениво, не торопясь, ходила по широкому кругу над темным бездонным омутом рядом с отвесной, поросшей седоватым тонким мохом базальтовой скалой. В глубоких косых воронках, как елочные конфетти, сновали, суетились, бестолково мельтешили разноцветные опавшие листья.

Есть хотелось зверски! Но только не жидкого супца из концентрата, не набившей оскомину тушенки, разогретой на костре, а чего-нибудь весомого, стоящего. Духмяной бы ушицы из свежей рыбки!

А потому Антон долго не рассиживался. Он смахнул топориком длинный и ровный тальниковый хлыст, достал из кармашка рюкзака мотовильце с тонкой, но прочной леской и быстро смастрячил удочку с незатейливой магазинной блесенкой. Антон долго вдоль и поперек хлестал воду в надежде на поклевку. Однако харьюзы, по-осеннему привередливые, ни в какую не хотели соблазняться пустой, никчемной обманкой. Пришлось ему пересилить себя и отправиться на поиски настоящей наживки.

С большим трудом Антону удалось отыскать полусгнивший трухлявый пень и путем долгих и нудных ухищрений наковырять из него с десяток толстых, весьма упитанных короедов. Но мучился он не напрасно! Теперь дело пошло гораздо веселей. Уже через несколько минут запрыгал, заскакал бешеным чертенком на узкой песчаной косе стандартный двухсотграммовый харьюзок, ослепительно сверкающий надраенным перламутровым серебром. Следом за ним и еще один, точно такой же, хоть линейку прикладывай.

Когда закончилась наживка, на кукане у Антона уже болталось шесть таких же одномерных красавцев, и он решил с рыбалкой завязать. На ушицу с лихвой хватит. Да и усталость, накопившаяся за нелегкий дневной переход, оказалась сильнее неуемного рыбацкого азарта. Теперь хотелось только одного: поскорей насытиться да отдохнуть.

Антон плотно, в полное удовольствие набил утробушку густым горячим ароматным варевом, а потом сноровисто проделал все давно знакомые нехитрые приготовления к обычной таежной ночевке. Он заготовил кучу увесистого сушняка, натянул на колышки легкую односкатную палатку — прилег и «поплыл», пригревшись. Антон растянулся у пышущей жаром, разгоревшейся нодьи [1] Нодья — специальный таежный костер, когда в огонь одно на другое кладутся два бревна разного диаметра, что обеспечивает ровное и долгое горение при максимуме теплоотдачи. ( Здесь и далее прим. авт. ) в приятной вязкой полудреме и перебирал в уме необычайно удачный прошедший день.

А подфартило ему действительно байгово [2] Байгово — здорово, очень сильно в превосходной степени. ! Всего-то с полкилометра и отошел от места бивуака. Он спустился с пологой каменистой осыпи в густую темь старого древостоя, прошлепал сотню метров по мягкой, пружинящей под ногами травяной подстилке и обомлел, очумел от буйного восторга! Гордо поднимаясь над малахитовой бахромой папоротников, горела, пылала в прохладной тени головка гигантского панцуя [3] Панцуй — удэгейское название женьшеня. ! Да еще какая! Едва ли не с кулак величиной. Чума! Отпад полный! Настоящее, редчайшее по нынешним временам упие [4] Упие — редкий корень с пятью листьями в розетке. У женьшеня бывает от одного до шести листьев. Чем их больше, тем старше корень. ! Не чета чахленьким двадцатиграммовым клопышам, найденным до этого.

Полуметровый темно-зеленый стебель с развесистой розеткой из пяти длиннющих, еще не совсем увядших листьев величаво парил над травой, безраздельно царствовал на крохотной лесной полянке рядом с неохватным темнокорым стволом столетней липы.

Зрелище было настолько будоражащим, что Антону вдруг страстно захотелось петь и плясать от радости, перехватившей горло. В полном беспамятстве, с каким-то диким прискоком и козлячьим блеянием, он припустил вкругаля по полянке, но, на счастье, вовремя опомнился. Нечего давать пищу чьим-то чужим завидущим ушам. Теперь ведь немало всякой отстойной уголовной швали шастает по тайге, рыщет жадными, ненасытными волчарами в расчете на легкую поживу.