Андрей Константинов - Полукровка. Крест обретенный

В общем, Беттине было легко и весело, а вот на душе у ее хозяйки — тяжело и грустно. Самсут пугало будущее. Скоро сюда приедет мать, которая, конечно, не возьмет с собой Вана из каких-то там одной ей понятных педагогических соображений, а оставит мальчика у какой-нибудь подруги. Начнутся хождения по всяким официальным местам, репортажи, назойливые корреспонденты. Недаром Шарен уже несколько раз заговаривал о том, что неплохо бы заказать несколько платьев для официальных случаев. А девчонки, то и дело, словно случайно, затаскивали ее в какой-нибудь бутик. Но Самсут только привычно ужасалась ценам и побыстрей выходила на улицу.

Все это время Габузов жил у Шарена, где остановился и Дереник — и туда, несмотря на многочисленные приглашения новоявленных друзей, Самсут не заходила.

Но вот однажды она не выдержала и все-таки пришла к Шарену в офис.

— Вы так помогли мне, — начала она, отказавшись от кофе и коньяка. — Но, может быть, вы не знаете всей моей истории? Ведь все началось с телефонного звонка, анонимного. Незнакомец говорил о каком-то заграничном наследстве, но ни слова не сказал про Луговуа. Все это походило на дешевый детский розыгрыш, но подруга убедила меня, что речь может идти о какой-то моей родне по армянской линии. Тем более что звонивший назвал себя Хоровац.

— Хоровац? — Шарен хмыкнул. — Смешно!

— Смешно. Только мне было не до смеха… Я в двух словах рассказывала это еще господину Дарецану. Я понимаю, теперь это уже не имеет значения, но все-таки… Мне бы очень хотелось узнать, кто же звонил мне тогда, и зачем?… И еще… — Самсут густо покраснела. — Нет, все-таки дайте мне немного коньяку. — Она залпом выпила рюмку и закончила. — Откуда он взялся, этот Габузов? Кто он? Он ведь русский…

— Он квартерон, как и вы, армянин на четверть. — Шарен выразительно потер роскошные брови. — А вообще-то он, оказывается, наш с Дереником коллега, юрист из Петербурга. Его помощь оказалась весьма кстати. И я честно вам скажу, Самсут-джан, если бы не он…

— Ах, вот как… — растерялась Самсут. — Так он юрист из Петербурга… Ну, спасибо вам, я пойду…

Это известие окончательно ее запутало. «Юрист…Стал бы нормальный юрист начинать дело о наследстве со столь нелепого звонка? К тому же, юрист из Питера…». Те несколько часов в машине по романтическим дорогам Оверни и Шампани что-то изменили в ней. То ли пьянящий воздух свободы, стал причиной тому, то ли разговоры об Армении, то ли просто пряный запах трав и… любви. В любом случае теперь Самсут никак не могла забыть того ощущения твердого горячего плеча рядом и большой руки, случайно накрывшей ее ладонь. «Ты любовь моя, и я трепещу пред тобою…»

Поначалу Самсут отнеслась к своим чувствам со смехом — надо же, взрослая тетка грезит такими романтическими бреднями после одной-единственной поездки на машине рядом с мужчиной. Но ощущения не отпускали, наоборот, забирали у нее все больше и больше времени и сил. Самсут не могла отвязаться от них ни ночью, ни даже днем; они, как невидимый огонь, распространялись по всему ее существу, жгли и требовали какой-то определенности. Самсут вынуждена была себе признаться, что влюбилась, как девчонка, неизвестно в кого. Пребывая в полном смятении, она боялась своего чувства, не верила в него и до последнего откладывала встречу со своим избавителем, Нет уж, скорее бы приезжала Гала, все завертелось бы вновь, отвлекло ее от всех этих глупых мыслей, и они… поскорее вернулись бы в Питер.

Возвращение домой, как ей казалось до этого времени, окончательно решало все вопросы. Но теперь, когда Самсут узнала, что Габузов тоже ленинградец, все ее расчеты пошли прахом. Может быть, все-таки лучше увидеться с ним наедине здесь, в Париже, в городе, где она чувствует себя чужой, не совсем уверенной? Но тут вдруг ей пришла в голову и другая мысль. А как же любовный воздух Парижа, места, где все дышит соблазном? Словом, Самсут никак не могла решить, что предпринять и шла, сама не зная куда.

Она пришла в себя, оказавшись под аркой какого-то небольшого моста, на набережной с могучими липами. Набережная была уютной и почти пустой, машины шли далеко вверху, над стеной со старинными медными кольцами, а здесь было тихо, и пахло водой, но не невской острой и волнующей, а чужой, сладковатой.

Самсут присела на низенький парапет и не знала, радоваться ей или грустить. Полностью менять свою жизнь в тридцать с лишним уже не так просто и увлекательно, как в двадцать… Ах, если бы сейчас была рядом бабушка! Как сидели бы они вдвоем на этой парижской набережной, как, смеясь, обсуждали бы эти ее неожиданные приключения, а потом… А потом Самсут прижалась бы к пахнущему неизменными духами «Белая сирень» бабушкиному курчавившемуся виску и шепотом рассказала бы ей о той сладкой лихорадке… И Маро непременно обняла бы ее и нашла нужные, единственно правильные слова, которых ей теперь так не хватает. Сколько было бы сейчас Маро? Восемьдесят пять? Вон Сато больше, а Самвелу было еще больше… Ах, как ей не хватает мудрой поддержки старших, ведь это только кажется, что, когда человек взрослый, он все знает и все может решить — нет, ему точно так же, как малышу, как подростку бывает нужен добрый совет любящих и заботливых старших…