Сергей Рокотов - Мне тебя заказали

Мать тоже не сидела дома, отец устроил ее главным бухгалтером на мебельную фабрику. Миша рос под присмотром постоянно меняющихся нянек и домработниц. Последняя была, когда ему уже стукнуло четырнадцать. Толстая веселая тридцатипятилетняя Надька и стала его первой женщиной, после чего она с позором была изгнана из дома Вероникой Ивановной, неожиданно вернувшейся домой и заставшей Мишеньку, как лягушонка барахтающегося на расплывшейся как амеба Надьке. Вероника Ивановна пожаловалась мужу, но Гавриил Михайлович, представив себе описанную женой картину, так расхохотался, что его чуть не хватил удар. У него из глаз текли слезы, он указывал пальцем на Мишку и сумел выдавить только из себя: "Молодец, парень... Так держать..." Да, как все было хорошо, он жил в настоящем земном раю. Но... Всему приходит закономерный конец, за все в жизни надо платить. Особенно за богатство в нищей стране...

В январе 1983 года, когда Михаил вернулся из школы, то обнаружил дома печальную картину... Все было перерыто вверх дном, а в гостиной сидела вся в слезах мать и пила коньяк.

- Что? - бросился к ней Миша. - Обокрали квартиру? Где отец?

Мать как-то странно улыбнулась и влила в свой рот полную рюмку коньяка. Мутным взглядом поглядела на сына.

- Да что такое?! - крикнул Михаил, хотя до него уже кое-что начало доходить.

- Вот такие дела, Мишель, - блаженно улыбалась мать. - Кажется, финита ла комедиа... Кончились благословенные брежневские времена... Теперь приходится отвечать... Впрочем, - вдруг крикнула она и стукнула кулаком по столу, - мы еще поборемся! Ничегошеньки они у нас не нашли... Видишь, все перевернули, а ничегошеньки не нашли... Наш папочка не дурачок... Наш папочка, наш Гаврюшенька...

И, произнеся его имя, вдруг как-то сразу обмякла, стала медленно оседать на стул, присела на самый краешек и чуть не грохнулась на пол. Михаил еле успел поддержать ее.

Может быть, отец бы и поборолся, опытнейший адвокат Сидельников обнадеживал мать, но... уж больно строго взялся за борьбу с коррупцией новый Генсек... Тогда еще всерьез думали, что в нашей стране можно бороться с коррупцией. Поглядел бы кто-нибудь лет на десять-пятнадцать вперед, узнал бы, что такое настоящая коррупция, настоящее масштабное воровство... Но не дай бог было в восемьдесят третьем году оказаться в роли козла отпущения...

Суд состоялся в июле. Обычно в это время года они бывали на юге, в Пицунде или в Форосе, и обслуживающий персонал санатория или пансионата пытался угадать любое желание Гавриила Михайловича и членов его семьи. Теперь же они сидели в душном помещении районного суда и ждали приговора.

Сидельников пытался ободрить поникшую духом Веронику Ивановну, но давал понять, что очень уж суровые настали времена и что надежды на мягкий приговор весьма призрачны. Больно уж страшная была статья 93 "прим" хищение государственного или общественного имущества в особо крупных размерах. По этой статье предусматривалась и высшая мера...

Четырнадцатилетний Михаил сидел в зале суда, глядел на своего пятидесятипятилетнего отца, и порой в его душе шевелилось чувство гордости - ему нравилось, как держался отец, спокойно, уверенно, хотя сильно исхудал, побледнел и совсем поседел. Дело было громкое - в школе его стали дразнить сыном ворюги, причем особенно ретиво издевались те, кто пользовался ранее услугами Лычкина, те, чьим родителям он доставал дефицитные лекарства, путевки в санатории, билеты в Большой театр или на Таганку... Продолжал глядеть с уважением на Лычкина лишь хулиганистый Игорь Глотов, старший брат которого Николай, несмотря на двадцатилетний возраст, давно уже проторил дорожку в места не столь отдаленные.

Отец сидел за решеткой и делал едва заметные ободряющие жесты жене и сыну, сидящим в зале. Михаилу припомнилось письмо отца, которое недавно принес им Сидельников.

"Я ничего не боюсь, - писал отец. - За все в жизни надо отвечать, и, в принципе, я всегда был готов к этому, хотя и надеялся на лучшее. Будь мужчиной, сын, главное в жизни - не остаться никем и ничем. А я, сам знаешь, пожил всласть. И, как писал классик, попил живой крови, а не питался падалью... Что будет, то будет. Петр Петрович делает все, что может, но времена сейчас лютые. Сами знаете, что по этой статье кое-кому и высшую меру уже привели в исполнение... Так что все, что ниже этого - уже победа..."

Однако, когда судья медленным равнодушным голосом стал зачитывать приговор, Лычкин напрягся, казалось, он сейчас потеряет сознание...