Сергей Рокотов - Воскресший для мщения

Они стояли на крыльце особняка. В правой руке Гнедой держал бокал с апельсиновым соком, левой обнимал Вареньку.

- Славно, правда, солнышко мое? - обратился он к ней и поцеловал её в румяную от мороза и сладкого сна щечку.

- Ты проведешь сегодня весь день со мной, дорогой? - зевая, спросила Варенька.

- Разумеется, - солгал он. На сегодня он наметил одно важное мероприятие. Через полчаса он должен был ехать на встречу с одним любопытным человечком. Очень ему не хотелось, чтобы этот экземпляр поганил своими прохорями его резиденцию. Шофер уже возился с "Мерседесом" Гнедого, хотя машина и так была в идеальном порядке. Но все случайности должны были быть исключены, за такие дела Гнедой карал беспощадно.

Они с Варенькой зашли в теплый дом и сытно позавтракали.

- Машина готова, Евгений Петрович, - всунулась в комнату кудрявая голова шофера.

- Ну вот, - рассмеялся Гнедой, целуя Вареньку в губы. - Только успел позавтракать, этот террорист куда-то меня зовет. Никуда от них не денешься, от оглоедов этих...

Варенька надула пухлые губки, собираясь было обидеться, но Гнедого уже и след простыл. Он пошел одеваться. А одеваться он любил красиво. Облачился в серую тройку, натянул шикарные бордовые сапожки, а сверху надел полушубок из чернобурки. Голову оставил непокрытой.

- Ну как я тебе? - молодцевато подбоченился он, выходя к Варе.

- Ослепителен! - восхищенно воскликнула она.

- Скоро буду, не скучай, и не горюй. Разлука, дорогая моя, любовь бережет, - изрек он и вышел. Сел в серебристый "Мерседес" - 500, и лимузин аккуратно покатил по проселочной дороге. Выехал на Рублево-Успенское шоссе и на небольшой скорости направился в Москву. Гнедой не любил быстрой езды. "Какой русский не любит быстрой езды?" - любил задавать риторический вопрос он. - "А вот я не русский, моя мать наполовину француженка, наполовину турчанка, а отец на четверть крови немец, на четверть датчанин, на четверть португалец и лишь на четверть русский. И именно поэтому я люблю неторопливую размеренную езду. Куда спешить? На тот свет всегда успеем..."

- По столбовой летим с тобой стрелой, звенят бубенчики под дугой..., приятным тенорком пропел он. Шофер угодливо подхихикнул. Затем Гнедой замолчал и задумался.

Мысль отомстить Кондратьеву не оставляла его. И Ферзь стал требовать, чтобы он помог тюменским браткам. Далее ждать было нельзя. И тут подвернулся случай. Ему позвонил Живоглот и сообщил, что только что из тюрьмы освободился некий Мойдодыр, злой, беспощадный отморозок, отсидевший в последний раз восемь лет за убийство и вышедший на волю совсем в другой обстановке. Он когда-то чалился вместе с Живоглотом и обратился к нему, зная, что он ворочает крупными делами.

- Просится в бригаду, - сообщил Живоглот. - Не знаю, брать или нет. Человек, вообще-то полезный. Стреляет хорошо. По сто третьей сидел, за убийство. Может пригодиться, мое мнение...

- Это ещё надо проверить, полезный он или нет, - произнес Гнедой, и тут же мгновенная мысль пришла к нему в голову. Они с Живоглотом затеяли ограбление склада фирмы "Гермес", помня пословицу, что ковать железо надо, пока горячо. Нельзя было дать Кондратьеву опомниться от первого ограбления, исчезновения Дмитриева и наезда. Только авторитет Черного мешал сделать это. И вдруг на днях позвонил Ферзь и как бы между прочим сообщил, что над Черным нависла серьезная статья 93 "прим" и, желая избежать крупных неприятностей, тот исчез в неизвестном никому направлении, а по сообщениям из верных источников по поддельным документам покинул пределы России и выехал в Грецию. Больше расправе с Кондратьевым никто не мешал. И Гнедой решил действовать незамедлительно... Лычкин приготовил дубликаты ключей от склада. Ограбление было намечено в ночь на девятое марта. "А что если на следующий день после ограбления, этого Кондратьева того...?" - подумал Гнедой. - "Одно к одному. Кстати, это даже гуманно - он и расстроиться не успеет, как уже в лучшем мире..." Гнедой обожал подобные эффекты, но опять же без ненужного риска. Так две недели назад он придрался к какой-то мелочи и без сожаления отдал надоевшую ему Люську на потеху братве. Изнасилованная десятком мужиков, она на другое утро повесилась в лесу неподалеку от особняка Гнедого.

Гнедой устроил ей пышные похороны и изображал на них себя несчастным, обезумевшим от горя человеком. Даже головорезы, изнасиловавшие Люську поражались его цинизму. А сразу после похорон к нему доставили длинноногую Варю. И он трахал её во всех позах перед утопающим в цветах портретом Люськи в траурной рамке. А в перерывах пил виски за помин её души.