Сергей Рокотов - Воскресший для мщения

Тупой, необразованный и мало изобретательный Живоглот был в недоумении. Он не знал, что делать. С одной стороны ему безумно было жаль брата, единственного человека, которого он в этой жизни любил, но с другой он знал, что Кондратьева, который убил Гнедого, упускать не надо, что за это с него могут очень серьезно спросить... А от шефа пока не поступало никаких сигналов, то ли он не знал про гибель Гнедого, то ли просто никак не хотел реагировать, держал паузу. И теперь, когда жизнь Игоря была поставлена на карту, Живоглот был рад этому молчанию...

Он закурил и вышел из комнаты. Они находились в запущенном загородном домишке не так уж далеко от Москвы по Волоколамскому направлению. Для этой операции один из братков предоставил садовый домик своего пенсионера-отца. Туда и привезли Инну...

... Она была привязана к железной кровати после того, как Живоглот жестоко избил её.

Михаил лихорадочно курил во дворе, сгорая от нетерпения. Перед Инной он пока не хотел зарисовываться.

- Он был в казино и увез оттуда Игоряху, - сплевывая на землю, мрачным голосом сообщил Михаилу Живоглот. - Сам позвонил... Предлагает обмен.

- Вот сволочь, - побледнел от жгучей досады Михаил. - Да, ему палец в рот не клади... Мигом соображает, что ему делать...

- Вот и ты, ума палата, сообрази, что нам делать. Я Игорька ему тоже сдавать не хочу. Один он у меня...

- Надо подумать... Хорошенько подумать... Ясно одно, соглашаться на его условия нельзя ни в коем случае...

- Так что же мне, брательника подставлять? Тебе вот никого не жалко ради денег... А я как буду жить, если он его... - Договаривать он не стал. - Не шутит он, понял? Сам видел, что от Гнедого осталось... У него такой голос, что он и бабу свою не пожалеет ради дела, я так кумекаю, Лыко.

- Соглашаться на его условия нельзя, но можно сделать вид, что ты согласен на его условия, - уточнил Михаил.

- А дальше что? Это не дурак, он умнее нас с тобой во сто крат. Устроит засаду в лесу, если мы что-нибудь подстроим, стрелять они не хуже нас умеют, люди у них есть, хоть нас, разумеется, гораздо больше. Ну, устроим там кровавое месиво - что с этого толку? Кто там в нем выживет, Игорька замочат, это как пить дать... Да и ты, если думаешь, что на дело не поедешь, глубоко заблуждаешься, Лыко... Думаешь, тебя будем беречь? Сам под афганские пули первым и полезешь...

- Да я не об этом, - отмахнулся Михаил. Перспектива участвовать в перестрелке с афганцами ему совсем не улыбалась. - Тут что-то другое надо придумать. Чтобы Игорька вызволить, а Инну-то и не отдать. А потом его тепленького к нам и заполучить...

- А вот это-то было бы неплохо, - загорелись глаза у Живоглота. - Ну, давай, давай, придумывай. Раньше-то какие мысли в голову лезли - фальшивая доверенность, подмена представителя компании...

- Стой! - вдруг закричал Михаил. - Стой! Погоди!!!

- Ты чего орешь? Офонарел, что ли?

- Да, вроде бы, пока нет... Ты послушай, что я предлагаю..., - взял его за локоть Михаил и отвел в сторону, чтобы никто не мог услышать, что он ему скажет...

13.

Ровно в три часа ночи серебристая "Ауди" с замазанными номерами стояла на тридцать втором километре Минского шоссе. За рулем сидел качок Тимоха, настолько молчаливый, что люди порой сомневались, умеет ли он говорить вообще. Его Живоглот брал на самые ответственные дела. И если с речью у него было неважнецки, и слов он знал маловато, то махаться и стрелять умел так, как никто. И машину водил классно, любую марку от самосвала до "Мерседеса" и в любых погодных и природных условиях. Рядом с ним сидел весь напряженный, мрачный Живоглот. Сзади сидела заложница, и два качка по обеим её сторонам.

- Запаздывают что-то, - пробормотал Живоглот, куря неизвестно какую по счету сигарету. - Не дорога, видать, ему жизнь женщины...

Никто ничего ему не ответил. Качки были выдрессированы именно так, чтобы не произносить ничего, пока их о чем-нибудь не спросят. А Живоглоту отчего-то было страшно. В голове роились воспоминания - коммуналка на десять комнат на Ленинградском проспекте, очередь в туалет и ванную, велосипеды, висящие в прихожей на крюках, огромная прокопченая кухня с запахом кипятящегося белья и пригорелого масла... Бесконечно ругающаяся с соседками мать... Не побазарить с кем-нибудь было для неё потерянным днем, а если ей удавалось кому-нибудь врезать кулаком или скалкой, она, напротив, ходила гоголем, с гордостью глядя на окружающих... Помнится, когда она в кровь разбила рожу пожилому соседу, соседи вызвали участкового, и тот забрал мамашу. И вернулась она только через пятнадцать суток.