Анна и Сергей Литвиновы - Исповедь черного человека

Познакомилась она в тот свой приезд и с Галей. Сын повел двух своих самых любимых женщин в «Метрополь». В минуты, подобные этой, когда надо было представить свою девушку маме, Владик почему-то чувствовал себя кем-то вроде самозванца, Хлестакова.

Однако Антонина Дмитриевна легко нашла с будущей невесткой общий язык, была с ней мила и ласкова. Они прощебетали по-женски друг с дружкой весь вечер, однако сыну наедине вечером мама сказала: «Помучаешься ты с ней».

— Почему? — взвился он.

— Дай бог, чтобы я ошибалась, но ты, мне кажется, любишь ее сильнее, чем она тебя. Гораздо сильнее. А она просто снисходит к тебе. Ты меня, конечно, извини, но мне было бы приятней, если бы все было наоборот.

Вилен после свадьбы перебрался к молодой жене на Кутузовский. Лето тесть с тещей провели на госдаче, оставив молодых в пятикомнатном раю. В сентябре, однако, вернулись, и Вилену потребовалось выстраивать отношения не только с молодой женой, но и с прислугой, и, главное, с тещей. Слава богу, с тестем они прекрасно общий язык находили. Тесть никогда не приезжал с работы раньше десяти, а то и ближе к двенадцати: то он в райкоме, то в горкоме, то в ЦК. Порой и вовсе ночевал, как он говорил, на службе. Но иногда — как правило, в ночь на воскресенье — приглашал к себе в кабинет зятя, и они прекрасно проводили вечерок вдвоем, попивая армянский коньячок из запасов Степана Кузьмича. Особо хорошо, душевно сидели в канун нового, пятьдесят девятого года. Тесть спросил:

— У вас с Лерой распределение скоро. Моя помощь нужна?

— Может не помешать, — кивнул Вилен.

Он усвоил стиль тестя: спокойный, уверенный, лапидарный — и легко подлаживался под него.

— Хочешь, возьму тебя и Валерию в свой «ящик»?

Степан Кузьмич был освобожденным секретарем парткома на крупном оборонном московском предприятии с тысячами сотрудников.

— Не хочу, — решительно отвечал Кудимов. — Все скоро узнают и станут говорить, что мы ваши протеже. Кумовство в чистом виде! Все осуждают, «Крокодил» рисует карикатуры. Ни мне, ни вам не нужна такая слава.

— А куда хочешь?

— В любое московское КБ. Но такое, чтоб было живое дело, а не мертвечина.

— А послужить не хочешь?

— Смотря кому.

— Родине своей советской. Отчизне.

— А подробнее?

— В органах послужить. Сейчас Никита нас, чекистов с опытом, не жалует. Шурика своего комсомольского вот поставил нами командовать, — под «Шуриком» тесть имел в виду сорокалетнего Александра Шелепина, бывшего первого секретаря ЦК комсомола, которого Хрущев только что назначил на пост председателя КГБ. — Хочет все напропалую в органах отреформировать. Заставить органы только со шпионами бороться. Только не понимает, что такие, как он, первые секретари приходят и уходят, а без тайной полиции и секретной службы ни одному государству не жить. И у тебя, Вилен, в органах работа будет творческая и интересная, уж это я тебе обещаю. Поинтересней любой инженерной. И получать будешь больше вдвое. И на отдельное жилье вас в очередь поставим. Ну? Давать тебе анкету для органов?

— Давайте.

— Добро. А Леру мы отправим в КБ. Еще чем тебе могу я помочь?

— Можете.

— Слушаю со всем вниманием.

— Надо одного паренька с моего курса загнать на распределении куда-нибудь подальше.

— Зачем?

— Пустой он человек. Трепливый. Пустобрех.

— Сильно обидел тебя?

— Я, как видите, запомнил.

— Фамилия проказника?

— Рыжов. Радий Рыжов.

— Дай запишу.

С неприятелями или конкурентами надо расправляться чужими руками. Этому Вилена еще отец учил. (Жанне в поезде он заливал, что папаня летчик, в реальности же он служил в первом отделе.) И тут все средства хороши. Можно и анонимным сигналом не побрезговать. Но приделать своему сигналу ноги (то есть передоверить исполнение надежному и сильному человеку) — самый эффективный путь.

Антонина Дмитриевна в тот свой приезд в Москву временно заняла койку Вилена в мансарде. Третий друг, Радий, с деревенской деликатностью старался на период приезда мамы Владика поменьше бывать дома — да и было ему куда податься: Жанна паренька по-прежнему привечала.

После разговора о Гале в отношениях сына и матери возник тонкий, но ощутимый ледок.

А перед отъездом мама вдруг достала из своего чемодана старую, пожелтевшую тетрадку и письмо. Сказала Владиславу:

— Я долго думала, отдавать тебе это или нет. Не знаю, может, и неудобно получится… И ты не захочешь помогать мне, но это твое право… Я не обижусь. Но, раз привезла, я хочу с тобой хоть посоветоваться. Эта тетрадка лежит у меня с начала тридцатых. Кто его знает — может, там что-то важное написано.