Владимир Романовский - Московский дворик

Владимир Романовский

МОСКОВСКИЙ ДВОРИК

Рассказ

В конце апреля я отправился на большую Пионерскую к Василию Дмитриевичу Шахматову, бывшему сотруднику нашей газеты. Направил меня к нему главный редактор. Когда-то на фронте Шахматов был фотокорреспондентом, много ездил, снимал. У него был собственный фотоархив, и мы надеялись: может, даст что-нибудь для праздничного номера ко Дню Победы.

Василий Дмитриевич Шахматов оказался крепким круглолицым стариком с нависшими белесыми бровями и острым взглядом. Встретил он меня настороженно.

- И что же вас интересует, молодой человек? - строго спросил он, разглядывая меня поверх очков.

Но чаю предложил, и постепенно мы разговорились. Он заметно смягчился и чем-то стал напоминать доброго говорящего бобра из мультфильма.

- Попробую подыскать, пей пока чай-то. - Василий Дмитриевич в знак своего расположения перешел на "ты".

Неторопливо поднявшись, он покинул кухню. Через несколько минут вернулся и выложил передо мной три пухлых черных конверта из-под фотобумаги. На каждом белела квадратная наклейка с аккуратными надписями: "апрель 1945", "май 1945", "июнь 1945". Я осторожно извлек из майского конверта пачку фотографий и начал раскладывать на столе. Верхний снимок явно не сорок пятого года, выцветший и пожелтевший, с полустершейся карандашной надписью на обороте - я, решив, что он оказался в пачке случайно, не глядя, отодвинул к Василию Дмитриевичу.

- Ты не двигай, это не ошибка, в той пачке ему и место. - Он бережно взял снимок за края и поправил очки. - У меня своя система. Хотя действительно сделан он намного раньше - в сорок первом году. Но я специально держу его здесь: с ним связана одна история. А произошла она именно в сорок пятом... - Он посмотрел на меня долгим, внимательным взглядом, словно прикидывая, стоит ли продолжать дальше.

- Расскажите, Василий Дмитриевич, - попросил я.

- Ладно, расскажу, а потом уж ты его посмотришь. Летом сорок пятого, не спеша начал Василий Дмитриевич, - наткнулся я на эту фотографию в редакционном архиве. Снимок-то сделан мастерски, и выглядел он тогда свежим и ярким. Представляешь картину Поленова "Московский дворик"? Ничем не хуже. Иногда черно-белые снимки выразительнее цветных, как графика. Все в нем было: необыкновенная воздушность, глубина, просветленность какая-то просто за душу брало. И духом веяло уютным, российским. Но главное не это. Главное - на фоне этого двора стоит молоденькая женщина с годовалым ребенком на руках, а ноги се облепили ещё два малыша, двух и трех лет, погодки. Рядом - матрос, в бескозырке и в каких-то диких клешах. Молодой крепкий парень, но взгляд у него растерянный, мне даже показалось обреченный. А она - смотрит с надеждой, ну так смотрит, будто молится. Щемящее впечатление производила эта картина, все в ней было: и материнство, и любовь, и дети малые, и надежда, и мольба, и покорность судьбе. Мадонна, настоящая мадонна. "Чистейшей прелести чистейший образец".

По снимку нетрудно было догадаться, что фотограф снял их перед расставанием, перед уходом этого матроса на фронт. Но он так и остался почему-то не опубликованным. На обороте химическим карандашом - были тогда такие карандаши - написан адрес и дата: август 1941.

И вот тогда я и решил написать очерк: взять тот, старый снимок и рядом сделать новый, в том же дворе и с теми же действующими лицами. И рассказать об их судьбе. Неплохая идея, а?

Слушай дальше. В июне сорок пятого Москва бурлила от радости. Наши возвращались из Европы победителями. Справедливость - редкая гостья в нашей истории, но тогда всем казалось: наконец-то она посетила и нас - фашизм повержен, зло наказано, добро торжествует. Мы - в Берлине, преступники - за решеткой. Мы их победили, мы всем показали, на что способны. А я, представляешь, молодой, внутри все так и кипит от энергии, готов к труду и обороне, как тогда писали.

И вот в воскресенье (чтобы застать кого-нибудь наверняка) отправляюсь по тому адресу, захожу в ворота, и передо мной - тот самый московский дворик, что на снимке. В глубине двухэтажный дом, к нему светлая тропинка ведет через траву, сбоку - тополь развесистый, под ним - песочница с желтым песком, дети в ней играют. Будто и не Москва это, а деревня... А на лавочке у песочницы молодая женщина - вяжет свитер, рядом возится паренек лет семи. И представляешь, четыре года прошло, а она в том же платье, что и на том снимке. И солнечный свет на неё все так же льется. Тогда в центре Москвы можно было найти вот такую провинциальную идиллию. Короче, подхожу я к ней, представляюсь... Она оказалась ещё лучше, чем на фотографии. Каштановые волосы, черты лица, знаешь, такие точеные и в то же время округлые, пухлые, что ли. Попробуй соединить нежность и твердость... Глаза огромные, мягкий такой, бархатный взгляд. Звали её Тоня, и, если честно, она мне приглянулась.