Анатолий Ярмолюк - Нежная душа урода

— Узник замка Иф, — саркастически ухмыльнулся начальник узилища Петро. — Таинственная персона…

— Этот… граф Монте-Кристо! — добавил один из стражей.

— Не ваше дело! — совсем уже вызверился я. — Ваше дело — в доподлинности выполнять то, о чем вам сказано! Понятно вам? А коль понятно, то и ступайте отсюда к едрене фене!

Нельзя сказать, что от этой дурацкой моей речи перед охранниками нашего ИВС мне шибко полегчало. Не полегчало ничуть, однако же я считал, что речь свою произнес не напрасно. Потому что — знаю я их, этих охранников… Да и вообще…

Как только я вышел на улицу, ко мне со всех сторон бросились какие-то люди: репортеры, зеваки, какие-то стервозного вида расхристанные дамы…

— Товарищ майор! — хором завопила вся эта публика. — Мы о вас спрашивали у дежурного — он сказал, что вы находитесь в ИВС! Скажите, вы были у него, у карлика? Ну и как движется дело? Говорят, что он написал явку с повинной? Скажите хотя бы вкратце — что в этой явке? В чем он сознается? А в чем, по-вашему, он не сознался? Правда ли, что к нему применяли методы психологического воздействия? Говорят, его били? Я — корреспондент из… А я — из правозащитной организации… А правда, что…

Ну и так далее. Я вытащил пистолет, передернул затвор и шмальнул поверх голов этого сброда — четыре раза. Люди бросились врассыпную. Задним умом я тут же подумал, что, должно быть, мне достанется на орехи за такую стрельбу, и, возможно, очень даже достанется — но сейчас мне было глубоко все равно. Может, виной тому была выпитая ночью водка, может, что-то еще… Что-то прошедшей ночью со мной произошло, что-то во мне переиначилось и сломалось. «А душа у него — как цветок полевой: нежная-нежная…» — зачем-то возникло в моей голове. Я встряхнул головой, спрятал пистолет и пошел…

Накрапывал дождь — холодный, тяжелый, почти осенний. «Ну да, — помимо желания подумал я, — скоро ведь осень… уже, можно сказать, осень. А куда, собственно, я иду? Домой? Да нет, мой дом — совсем в другой стороне. Мне надо идти в другую сторону… там мой дом. Ну и — что? Что с того, что мой дом — в другой стороне? Кто меня там ждет, в этом моем доме? Никто меня там не ждет… Дождь, дождь… Нет, а в самом деле — куда же я иду?»

И вдруг я понял, куда я иду. Я иду на улицу Рябиновую в дом номер два. В этом доме живет человек по имени Грушина Ксения. Когда-то, давным-давно, когда я еще был другим, не таким, как сейчас, я познакомился с этой женщиной, я с ней общался, она приходила ко мне домой и провела у меня ночь. Это была удивительная ночь, это была ночь, наполненная целомудрием и трепетным ожиданием чуда. Ксения, Ксюша, Ксюшенька — Осенняя Женщина… Оказывается, я сейчас иду к тебе. Оказывается, мне в этом мире больше не к кому идти. Улица Рябиновая, дом номер два. Ксения. Только бы она была дома! Да нет, она непременно будет дома! Тем более — сегодня же, кажется, суббота. Хотя причем тут суббота? Она должна быть дома, потому что… да просто должна, и все тут!

Она была дома. Она стремительно выбежала мне навстречу, будто бы она знала, что я приду, и ждала моего прихода. Я остановился на полпути от калитки к ее крыльцу. Ее дом был обсажен калиновыми и рябиновыми кустами. На кустах нестерпимо краснели кисти ягод — предвестники скорой осени.

— Вот… — сказал я. — Я пришел…

Она была одета в синее платье. В ее простоволосой голове путался мокрый ветер. Она взяла меня за руку и повела на веранду своего дома. Весь пол веранды, и стоящий посередине круглый стол, и стоящие рядом с ним четыре плетеных стула были усыпаны мокрыми желтыми резными листьями вперемешку с алыми ягодами. Она села на один из стульев, а на другой усадила меня. Мы сидели и молча смотрели друг на друга — минуту, две, пять…

— Он написал явку с повинной, — наконец сказал я. — Большую — на тридцати семи листах. Он во всем сознался. Это он всех их убил.

— Карлик? — спросила Ксения.

— Карлик, — ответил я.

— Зачем же? — спросила Ксения.

— Они убили его любимую, — сказал я. — У него была любимая женщина. Маленькая любимая женщина, которую он называл Полюшкой и Феюшкой. Они ее погубили. И он им за это мстил.

— Вот как… — сказала Полина и взяла меня за руку.

— Да, — закивал я, — да…

— Его будут судить? — спросила Ксения.

— Разумеется, — сказал я.

— Тебе его жаль? — спросила Ксения.

— Не знаю… — сказал я. — Может быть… не знаю. У меня такое чувство… по-моему, мне жаль самого себя. Странное чувство…