Андрей Остальский - Жена нелегала

Хотя это величайший грех, конечно. При том что она не очень религиозна и в церковь ходит по праздникам, да и то тетя Фиона ее в основном заставляет… Но это она понимает — какой это тяжкий грех. С другой стороны, что ей адское проклятие, когда ее ад вот он — уже здесь, на земле? Если такая мука — его делить? С уродкой Венемюнде. И со всеми другими.

Еще и фамилия-то какая противная… Графиня, наверно, какая-нибудь, ко всему прочему. Высокомерная, надменная, спесивая, как все они, аристократы.

Ой, боже, что за глупости лезут в голову! Но это все от шока, от неумения себя вести в такой ситуации. И посоветоваться не с кем абсолютно, не с тетушкой же.

И все-таки Джули с горя и отчаяния отправилась к тетушке. И та, конечно, ни секунды не колебалась: немедленный разрыв, нельзя давать себя так унижать, так оскорблять, так низко обманывать! И развод — как можно скорее, пока еще не поздно. Пока у нее еще есть шанс создать нормальную семью!

А как же любовь? А как же ребенок, в конце концов! Шанталь обожает отца. Да и она, Джули, даже представить себя не может с другим мужчиной, да ни за что на свете!

Это все только кажется так, это все пройдет, и Шанталь лучше не иметь никакого отца, чем такого бродягу с непонятной профессией, шатающегося по всему свету.

Джули спорила яростно, шипела на тетушку, в конце разговора они совсем разругались, и она впервые в жизни ушла, оглушительно громко хлопнув дверью.

Но придя домой, сделала почему-то ровно то, что тетушка советовала, а именно: положила омерзительные фотографии на видном месте на кухне, куда Карл обязательно придет налить себе чаю, когда вернется поздно вечером из города Ват, где он снимал какие-то показы мод на фоне римских развалин.

Долго укладывала спать Шанталь, которая все время спрашивала: что с тобой, мамочка, и от этого очень трудно было не разреветься.

Вернулась на кухню, хотела уничтожить снимки, но в последний момент опять передумала. Добавила к ним записку: «Займись с утра девочкой. Меня не будет».

Хотела позвонить тетке, помириться напоследок. Но раздумала. Вдруг тетка догадается?

Заперлась в спальне, забралась в постель, перемешала все снотворные, какие только у нее были, проглотила. Вкус был отвратительный, ни на что не похожий. А потом долго ничего не чувствовала — ни боли, ни тошноты, ничего вообще, как будто все органы чувств атрофировались. Лежала в темноте, не чуя себя, и только тихо скулила, а потом забытье все-таки надвинулось откуда-то, одолело ее, скрутило и погрузило в мутную черноту.

Джули смотрела на спящего почти пятнадцать часов Карла и уже панически думала: Господи, сколько же это будет продолжаться? Впрочем, и в ее жизни совсем недавно случилось так, что она сама проспала столько же — в тот злосчастный день, когда наглоталась снотворных. Вернее, так: Карл, наоборот, долго не давал ей спать после того, как поздно вечером взломал дверь в спальню и разбудил ее. Он тряс ее совершенно беспощадно, щипал больно, бил по щекам. А она вяло сопротивлялась, глаза ее закрывались, и она бормотала: нет, нет, оставь меня, я хочу спать. Но он ее, конечно, пересилил. Заставил принять пару странных круглых таблеток, потом — проглотить безмерное количество теплой воды, и тут ее начало безудержно рвать. И уж от этого она наконец проснулась. Ее били судороги, все тело сотрясалось от рвоты, а он, довольный, повторял: «Отлично, отлично, молодец, вот теперь все будет хорошо!»

Потом у нее начался чудовищный озноб, впервые в жизни она поняла истинное значение выражения «стучать зубами». Она на самом деле ими стучала так, что даже больно было. Но ничего не могла с собой поделать. Потом он ловко сделал ей внутривенный укол, намешав жидкостей из нескольких крохотных ампул. Заварил чай, но не простой, а из каких-то восточных трав. Завернул ее в три одеяла, старательно укутал. Сидел с ней рядом, гладил по голове так ласково, как только он один умеет. И напевал какую-то очень нежную немецкую колыбельную. Озноб постепенно прекратился, она ощутила разливающееся по телу тепло и совсем уже как-то непонятно и нелепо вдруг ощутила себя сказочно счастливой. И с этим дивным ощущением провалилась в глубокий сон без сновидений. И проспала пятнадцать с половиной часов.

А когда проснулась, ее ждал крепкий горячий чай с сухариками. Удивительно — Карл будто подгадал с точностью до минуты момент ее пробуждения.

Она что-то пыталась говорить — он лишь зажимал ей рот, смешно гримасничал и шикал на нее: «Молчи, молчи, потом поговорим». Честно говоря, она действительно ощущала ужасную слабость. Говорить ей было очень трудно. Да и думать тоже. Она, конечно, помнила, что сделала нечто ужасно стыдное, страшное, но вспоминать пока об этом не могла. А Карл повторял тихим, но каким-то особым, шелестящим, проникающим внутрь голосом: «Расслабься, расслабься, не думай ни о чем, у тебя в голове пусто, пусто, все тело как вата». В общем, она опять провалилась в какой-то другой, гипнотический сон. А потом Карл вывел ее из него, сказал: «Теперь тебе уже можно куриного бульона».