Андрей Остальский - Жена нелегала

И как-то так выходило у Николая Ивановича, тем не менее, что Сталин все равно был прав. В своем праве, как он выразился, потому как был он генеральный настоятель.

«В себе ли вообще этот Николай Иванович?» — подумал тут Данилин. А тот продолжал:

— Вот после Зорге Сталин и решил окончательно — никаких иностранцев. Только чтобы свои, родные, доморощенные, чтобы в погонах и члены партии. В том числе и в нелегальной разведке такой порядок был заведен. Сталин велел: делать Джонов и Жанов из наших собственных Иванов. Вот они могут нелегальными резидентами быть, а остальное — агентура! То есть так, человеческий подручный материал кратковременного использования. И мы с этой невозможной задачей справились — единственные в мире. Уникальный эксперимент — доказали, что можно наших людей в настоящих англичан, французов и прочих превращать. Вернее, в двойных людей. Матрешка: внутри одного — другой.

Николай Иванович вдруг замолчал надолго. Данилин даже испугался, не спит ли он с открытыми глазами? Но Николай Иванович нарушил наконец молчание и сказал невпопад:

— А Евгения Брика потом нам один из канадских коллег продал — за пять тысяч долларов. Их нравы, канадские.

— Ну и как он… умер? — спросил Данилин.

— На эту тему я не хочу говорить, — сказал Николай Иванович, совсем перейдя на шепот — Данилин еле-еле расслышал его.

— Нет, погодите, погодите! Это ведь не секрет никакой, это давно известно, что за… это, за переход на сторону противника, вообще за предательство, разведчиков у нас приговаривают к смерти.

— Ну да, конечно. Приговаривают.

— И Брика приговорили?

Николай Иванович пожал плечами. Опять прошептал:

— Наверно.

— Ну а бывали ли исключения? В каких-нибудь особых случаях, учитывая обстоятельства…

Николай Иванович пожал плечами.

— А правда, — спросил Данилин, — что Пеньковского за то, что он к англичанам перекинулся, живьем сожгли? Приговорили к расстрелу, а на самом деле положили в открытый гроб и медленно так — по самодвижущейся ленте — в печку крематория? В присутствии коллег? — спросил Данилин.

— Не знаю, — сказал Николай Иванович, — это же дела ГРУ, военной разведки. Это же их предатель, не наш. Но слух такой — про крематорий — ходил вовсю. Педагогически очень полезный.

Помолчал, посмотрел в потолок и, чуть повысив голос, добавил:

— Кстати, насчет Пеньковского, — он тоже в английской форме фотографировался, и какое-то подобие ордена ему тоже вручали. Но все это была так, бижутерия… Как же, сделали бы его англичане своим офицером — ждите. Так что не у одного Филби, у всех у них судьба такая.

— У кого это у них? У предателей? — не удержался Данилин.

Николай Иванович снова посмотрел внимательно, сказал четко, раздельно и громко:

— Это Пеньковский был предатель. А Филби высокоидейный наш помощник. Англичанин, верный идеям марксизма и Советского Союза.

После этого Данилин не знал, что еще и сказать. Предложил:

— Еще чайку, может быть?

— Нет, спасибо, — отвечал Николай Иванович.

«Выпить небось хочет, но ведь ни за что не признается!» — подумал Данилин, а вслух сказал:

— Вам, наверно, Миша, рассказывал, какое мы странное письмо из Англии получили.

Николай Иванович сделал небрежный жест рукой, который Данилин понял так: «Что-то мне ваш Миша говорил такое невнятное, но я лишних вопросов стараюсь не задавать».

— Вот, взгляните, — решился Данилин и протянул Николаю Ивановичу письмо. — Вы же по-английски читаете?

Николай Иванович секунду поколебался, потом все-таки осторожно взял письмо в руки, надел очки. Стал читать. Лицо его при этом оставалось совершенно невозмутимым. Дочитал до конца. Аккуратно положил его на кухонный стол. А потом вдруг резко встал и направился к двери, на ходу натягивая пальто. Обернулся в прихожей, что-то пробормотал. То ли до свидания сказал, то ли еще что-то.

И хлопнул дверью.

— Погодите, погодите минуту! — закричал ему вслед Данилин. Но что было толку кричать. Того уже и след простыл.

Ольга была одного роста с Данилиным, а когда надевала каблуки, то становилась выше него. Вот в чем было дело. Вернее, нет, дело было совсем не в этом, а в том, что однажды, в самом начале, она сказала ему: «Имей в виду, я прилепляюсь очень крепко. Если что — отдирать больно будет». — «Кому больно?» — зачем-то спросил Данилин. «Всем», — сказала она, и у нее вдруг стало такое особенное выражение лица… у Данилина даже похолодело внутри. Но он виду не подал, даже, кажется, засмеялся, хоть и не очень натурально.