Светлана Храмова: Контракт

А бронзовую балеринку Исидора купила по случаю на какой-то уличной распродаже, сейчас в Петербурге иногда можно набрести на суматошное прощание с насиженным жилищем, уже фикусы из грузовика торчат и рамы старые картины рвут, а тут еще статуэтка под ноги валится, и разгоряченный сборами муж рубит сплеча: да выброси ты этот хлам, не тащить же с собой бабкину рухлядь! — тут Исидора и подоспела, схватила безделицу, умолила не выбрасывать, а отдать ей за небольшую плату. Мужчина подивился, засомневался уже, что хлам, да некогда было раздумывать, и супруга, уже утомленная переездом, не возражала.

Исидора Валерьевна вернулась тогда к себе на Казанскую счастливая, глаза горели. Позже убедилась: миниатюрка-то непростая, копия статуэтки Бальмонта, обожаемого ею. Так соединились солдатик и балеринка, хоть разные стили и авторство, но сказочно хороши вместе. Вместе и упали сейчас в огонь, и между языками пламени с трудом просматривались очертания. Исидора Валерьевна заплакала тихонько, но не от страдания, а от тех переживаний, что нахлынули, не выразить их словами, только слезы правдивы. Солдатик — это Митя, балеринка — наивная дурочка Илона, счастливица, и все завидуют. Пара навечно, Исидора это и раньше знала, а теперь уверилась окончательно.

Орудуя каминными щипцами, будто пинцетом, она бережно, одну за другой, высвободила фигурки; оранжевые сполохи нехотя отпускали случайную наживу. Восстановилась картина: раскаленные, закаленные в пламени статуэтки возвращены на место, пламя зубами слегка пощелкивает, но вреда никакого, по-доброму. Исидору высокопарности раздражали, но символика сама собой напрашивалась: влюбленные жаром на холоде пылают, да зато в огне не горят, если друг для друга назначенные встретились. И захочешь разъединить — не выйдет. Вот и славно.

Фигурки пусть остынут немного, Исидора осторожными касаниями щипцов придвинула их друг к другу, подальше от закругленного угла каминной доски, заканчивающейся ступенчато и плавно. Так они в огонь и соскользнули по недосмотру, виной тому покой викторианского кресла. Хорошо, встрепенулась вовремя. И ветер унялся, благодарение Господу.

Исидора Валерьевна уже поднималась по лестнице, вооруженная щеткой и совком, — грохот разбитых окон до сих пор в ушах стоит. Межсезонье, погода полна сюрпризов, — она задержалась на миг, вцепившись в перила. Шутка ли, едва равновесие не потеряла.

Моему мужу — назову его Т. — со мной повезло. Прежде всего потому, что он может чувствовать собственное совершенство практически двадцать четыре часа в сутки. С перерывом на сон и работу, естественно, а трудится муж не щадя живота своего.

Т. умеет рано вставать, а я нет. Т. умеет не натыкаться на различные острые, колющие и режущие предметы, зловредно торчащие отовсюду, иногда кажется, что я специально ищу, на что бы натолкнуться, чтоб потом, через мгновение, взвизгнуть от неожиданной боли. Наверное, это даже не кажется, а так и есть. Я окружена, опутана сетями, раскинутыми изворотливым и хитроумным врагом. Он, изворотливый и хитроумный, обложил меня со всех сторон. Вся моя жизнь — беспрерывное сражение, битва за выживание. Я выживаю в конечном итоге, но с огромными сложностями, которых не существует для других людей, и мне уже давно не обидно. Я знаю, мы живем в разных мирах, мой мир другой и отдельный, знание это я привычно и тщательно скрываю, притворяюсь, изо всех сил притворяюсь нормальной. С тех пор как себя помню. Стараюсь не раздражать никого, соответствовать, вписываться в строй, идти в ногу, тщательно всматриваясь, кто какую ногу выбросил вперед, чтобы подгадать и не выбиться из общего ритма. Тогда будем очень красиво выглядеть, будем дружно шагать по просторам, тянуть носок, ступать отлаженно. Вместе.

Моя дочь так произносила это слово, одно из первых слов у нее было: «Вмес-с-сте». Это для нее что-то такое значило, очень важное. Она вечно хотела «Вмесссь-ссьте», даже так: «Месс-сьте». Слово не требовало никаких других слов, ни до ни после — просто «Месс-сьте». И я говорила: «Да-да, солнышко, месс-сьте». Раздевала ее, носки стягивала, пижамку надевала — и повторяла: «Мессьте, мессьте». Это было как колыбельная и как доброе утро, как приглашение погулять. Мы любили это слово, «мессьте» любили.

Да, и была еще такая песня: «Как же тебе повезло, моя невеста, завтра мы пойдем тратить все мои, все твои деньги…» — такие слова. «Мумий Тролль» пел, его я любила, а песню ненавидела всей душой. Даже если это шутка. Шутку тоже можно ненавидеть. У меня всегда были такие яростно ненавидимые шутки, часто употребляемые выражения, сейчас и не вспомню, по ходу буду вспоминать, если к месту получится. Когда шутка становится популярной песней, она поневоле внедряется в сознание и там деформируется, видоизменяется, потом струится наружу, как платки из рукава фокусника, притворившись вполне здравой мыслью, будто так и есть: «Тебе повезло, ты моя невеста». Девушка даже в шутку такую мысль допускать не должна. Не должна даже понимать слова, стоящие в таком порядке. «Тебе повезло, я твоя невеста», — так должно девушкой восприниматься и так ею слышаться. Продолжение фразы для слуха девушки: «Сейчас мы пойдем тратить твои деньги». Но если так спеть — прозвучит как пошлые откровения циничной барышни. Про «моя невеста, ей несказанно повезло» — сразу и не цинично, заметили?