Владимир Рыбин - Убить перевертыша

Семен пошел быстрее, свернул в переулок, чтобы провериться, на мгновение задержался у тускло освещенной витрины уже закрытого магазинчика. Белая кепочка не отставала и, похоже, не больно-то пряталась от него. Подойти бы да спросить: чего, мол, надо? Но сработал инстинкт, и Семен пошел на отрыв. Как не раз бывало дома, резко нырнул во двор, намереваясь проскочить его и уйти на другую улицу.

Но этот немецкий двор оказался, увы, не проходным. Было крылечко с обычной коробочкой для переговоров с хозяином дома, были песочница, детские качели, клумба с цветами, а за ней - глухая стена другого дома. Надо было выходить со двора тем же путем.

Семен обернулся и увидел парня в белой кепочке в двух шагах от себя. Но что особенно поразило: в руке у парня угольно чернел пистолет с толстой насадкой глушителя.

Никак не ожидал Семен, что в такой тихой расхваленной Германии нарвется на обыкновенного гопстопника. Дома-то, может, и отбрехался бы, отботав по фене. А как материться по-немецки?..

- Давай! - по-русски сказал парень и протянул левую руку знакомым жестом официального чина, не допускавшего возражений.

- Чего давать? - спросил Семен, торопливо соображая: если русский стопарь, то можно побрехаться, а если немецкий?..

- Документы. Все.

Медленно, стараясь тянуть время, Семен достал паспорт, но парень вдруг шагнул к нему вплотную, ткнул глушителем под ребра и ловко вытряхнул из карманов пиджака все, что там было.

Темнело, единственное выходящее во двор окно дома не светилось, и было ясно, что орать, звать на помощь бессмысленно.

И тут Семен увидел долговязого старика. Думал, грабитель испугается, но тот только скосил глаза на пришедшего, и Семен понял: напарник. А в следующий момент узнал его: тот самый пенсионер, у которого в вагоне вывернул карман.

- Он? - не оборачиваясь спросил парень.

Пенсионер подошел, и Семен близко увидел тусклые, с желтизной и какие-то пустые, как у змеи, глаза.

- Он, он, давай кончай.

Тут Семену стало по-настоящему страшно.

- Вы что, мужики? Я же не взял ничего, только посмотрел.

- Кончай скорей, - безразличным тоном повторил пенсионер.

- Вы что?! За бумажки?! Я хотел в окно выкинуть, пожалел...

Выстрела не слышал никто - ни прохожие на улице, ни хозяева этого глухого дома, ни сам Семен.

2

Тяжелый "Боинг" третий час шел как по струне, строго выдерживая заданную высоту - 30 000 футов. И все это время, как струна, тянулась внизу Великая Сибирская железная дорога. Теперь, после трех часов полета над ней, Инспектор с полным основанием мог назвать ее "великой", ибо ничего подобного не видел за всю свою жизнь.

Ему не надо было, выворачивая голову, глядеть в иллюминатор. Все, над чем пролетал "Боинг", высвечивалось на большом экране в любом увеличенном размере, и при желании можно было даже заглядывать в окна вагонов, бегущих внизу тонкими змейками поездов. Можно было и вообще не лететь: то же самое он видел бы на точно таком же экране, сидя в своем кабинете на берегу лазурного моря.

Летать - это было его капризом, данью рисковой молодости, когда он в одиночку прыгал через континенты на своем любимом двухмоторном "Мустанге".

Железная дорога пересекала блескучие извивы рек, пронзала дымные россыпи городов, и все тянулась, тянулась через безмерные пространства к темневшему на западе горизонту. На языке вертелось сравнение с ожерельем Великое ожерелье России, - но этих слов Инспектор не хотел произносить даже мысленно. Определения "великий", "великое" здесь, над Россией, слишком часто приходило на ум, и это ему не нравилось, поскольку все, с кем он общался там, дома, пользовались применительно к России в основном уничижительными терминами.

У него было много имен, но он предпочитал ими не пользоваться. Имена ни о чем не говорят. Жизнь меняет человека, и он, под влиянием обстоятельств, много раз как бы умирает и вновь рождается. Никого же не удивляет, что, например, мирянину при пострижении в монахи дается новое имя. Потому при общении он чаще употреблял нейтральные термины - Советник, Консультант, Ассистент или, как теперь, Инспектор.

- Господин Инспектор! Время утреннего кофе.

Тонкогубый стюард в белой форме, туго обтягивавшей его тренированную фигуру, он же слуга, он же телохранитель и первый советчик, поставил на стол блюдце с маленькой чашечкой тонкого фарфора.

Инспектор сделал глоток, отодвинул чашку, и стюард тут же убрал ее со стола.

"Утренний кофе"? Он усмехнулся, глянул на правые иллюминаторы салона, в которые рвалось уже не слепящее вечернее солнце, вспомнил чью-то афористичную фразу: "Над нашей империей солнце никогда не заходит". И погрузился в размышления.