Александра Маринина - Тот, кто знает. Книга вторая. Перекресток

— Золотая моя, где бы ты сейчас была, если бы мы с твоими родителями тебя вовремя не вразумили? Твой папа Александр Иванович — умный человек, он понимал, что если позволить хоть капле сомнения проникнуть в твою детскую головку, то ты пропадешь в нашей стране. Ты просто не выживешь. Не сможешь адаптироваться, не сможешь подладиться под существующие правила и нормально устроить свою жизнь. Если бы ты не верила свято во все эти пионерские, комсомольские и партийные дела, ты бы не достигла того, чего достигла. И уж точно не работала бы сегодня на телевидении, можешь мне поверить. На телевидение идейно непроверенных не допускают.

Наташу сжигал стыд. Особенно при воспоминании о Вальке Южакове. Какой она была дурой, как же она позволила так заморочить себе голову! Дала себя завербовать, да-да, завербовать, никаким иным словом она не могла бы назвать то, что сделал с ней Виктор Федорович Мащенко. Он работал на КГБ, это яснее ясного, вербовал среди студентов тех, кто мог стать источником полезной информации и помогать заблаговременно ставить на контроль идейно неблагонадежных будущих кинодеятелей. Именно они, эти неблагонадежные, впоследствии и оставались «свободными художниками». Их ниоткуда не исключали, но никуда и не брали, а написанные ими сценарии ни при каких условиях не могли попасть в редакционный портфель ни одного творческого объединения, ни одной киностудии. Конечно, все это было прикрыто мифической доктриной Даллеса по моральному разложению советского общества, и противостоять выполнению такого плана — дело нужное и правильное, тут сомнений быть не может. Только план-то составлялся когда? Сразу после войны, когда мораль еще была и было, что разлагать. В этой морали была воспитана и сама Наташа, понятия любви к Родине, самоотверженной борьбы за скорейшее наступление коммунизма, честности, добросовестности в делах по принципу «сначала — общественное, а только потом — личное», преданности интересам коллектива, взаимопомощи и взаимовыручки, необходимости выполнять данные обещания были ключевыми во всей ее недолгой пока жизни, и тогда, в середине семидесятых, она ни на секунду не усомнилась в том, что этот же моральный стержень пронизывает все общество. Теперь же, в начале восьмидесятых, она отчетливо видела, что никакой морали и никакой идеологии на самом деле нет. То есть все это есть в партийных документах и в громких словах, произносимых с высоких трибун, а в реальной жизни ничего этого уже давно не осталось, все прогнило и рухнуло, и на месте развалин слабым дымком вьется скрытое недовольство, осколками битого стекла поблескивает ядовитый скепсис да пышным цветом цветут политические анекдоты и вполголоса пересказываемые запрещенные книги. И бороться американцам не с чем. А Вальке Южакову Наташа просто-напросто искалечила жизнь, ведь, будучи исключенным из комсомола, он вряд ли смог устроиться на какую-нибудь более или менее интересную работу, разве что дворником или сантехником, а он такой талантливый…

Чувство стыда, сначала такое острое, с годами притупилось, но окончательно так и не исчезло. А теперь, после газетных публикаций о Казимере Прунскене, к нему прибавился еще и страх. А вдруг где-нибудь, в каких-нибудь архивах есть Наташина фамилия как информатора? Конечно, в этих архивах сотни тысяч фамилий, и совсем не обязательно, что волна скандала поднимется именно вокруг имени Казанцевой-Вороновой, наверняка найдутся люди и поинтереснее. Но есть и другой аспект проблемы: Виктор Федорович Мащенко. В его личном архиве, в его памяти этих имен куда меньше, вероятно, всего пара десятков. И не исключено, что ему для его личных целей понадобится выудить из мутного стоячего пруда золотую рыбку, которая привлечет внимание и поможет решить какую-нибудь проблему, например политическую. Ведь неизвестно, чем он сегодня занимается, к какому политическому течению примкнул и чьи интересы отстаивает и защищает. Если у него есть контакты с телевидением (а они наверняка есть), то он может оказаться втянутым в интриги вокруг рекламных дел. Эти интриги не могли не затронуть и телекомпанию «Голос», и Наташа прекрасно понимала, что если кто-нибудь захочет ее убрать, то выуженная из глубин мащенковского пруда рыбка окажется весьма кстати. К столу, так сказать, с пылу с жару…

Шел второй час ночи. Наташа дождалась, пока Иринка явится домой с очередного романтического свидания, она не хотела откладывать разговор. Сыновья давно видят пятнадцатый сон, Вадим тоже заснул — он очень рано встает, в пять утра, чтобы к девяти быть на службе в учебном центре, поэтому вечером может дотерпеть максимум до одиннадцати часов, потом засыпает мертвым сном. Наташа погасила свет, взяла книжку и ушла в Иринкину комнату дожидаться соседку. Дождалась. И едва та переступила порог, начала рассказывать. Нет, не ошиблась она в своей девочке, ни разу на всем протяжении Наташиной исповеди на лице у Ирины не мелькнуло даже тени презрения, отвращения или негодования. Только внимание, сочувствие и готовность помочь.