Татьяна Гармаш-Роффе - Силы небесные, силы земные

Кис — то есть Алексей Кисанов — был давним коллегой и товарищем по сыскной работе на Петровке. В конце 90-х Алексей подался в диковинную тогда профессию частного сыщика и, вопреки прогнозам пессимистов, процветал на оном поприще из года в год. С тех пор Серега с Лехой много дел переделали вместе, много нечисти отловили совместными трудами. И выручали друг друга не раз, и прикрывали.

Они не были схожи ни характерами, ни методами расследования, но это им не мешало. Наоборот — помогало. Взаимодополняемость называется.

У Киса была одна черта, которая иногда раздражала, а иногда восхищала Серегу: он любил выстроить уйму версий, чтобы ничего не упустить, и не жалел тратить время на размышления. Тогда как Громов больше любил действие: он полагался на свое чутье и гнал, как хищник, по следу. В обоих методах имелись свои достоинства и, как водится, свои недостатки.

А еще у Киса была жена Александра, Серегина любимица. Когда-то Серега завидовал дружбану и сам был немножечко в Александру влюблен. К счастью, прошло. Остались дружеская привязанность и уважение. Уважение в том числе и профессиональное: будучи журналисткой, Александра обладала столь разносторонними и неожиданными познаниями, что к ней можно смело обращаться с любым вопросом. К тому ж она отличалась необыкновенной оперативностью: чего сама не знает — то разузнает в кратчайшие сроки.

Посему, кто бы из этой супружеской пары ни ответил на его звонок, толк выйдет.

Ответил Кис.

Серега изложил проблему.

— Идеи есть? — спросил, закончив.

— Есть. Давай посмотрим на дело так: маньяк не геометрические фигуры вырезал — он вырезал кусочки кожи, на которых что-то было. Например, татуировки.

— Хм… Не, Леха, не пойдет. Слишком маленькие треугольники для тату, поверь. Да и делают их напоказ, а у жертвы два треугольника на животе, одна на пояснице. Увидеть их можно только летом, на пляже.

— Пирсинг?

— Тот же ответ: места неподходящие.

— Ладно. Возможно, у девушки были бородавки?

— А на кой ему?

— Сам знаешь, какая-нибудь идея «очищения» тела, у психов часто встречается…

— Это мысль. Другие есть?

— Ну, родимые пятна.

— Три? По-моему, это слишком много. Обычно у человека бывает одно, максимум два…

— Или родинки.

— Тоже для «очищения»?

— В принципе, родинки обычно не ассоциируются с чем-то уродливым, как бородавки, но мы ведь имеем дело с испорченным мозгом…

— Еще чего-нибудь?

— Серег, я тут вижу два варианта: либо он чертил фигуры — и тогда надо разгадывать их тайный смысл, либо он вырезал вместе с кусочками кожи что-то, что на ней было. Вот и ищи.

— А почему треугольники?

— Да откуда же мне знать… Может, так было проще?

— В каком смысле?

— Ну представь себя на его месте…

— Не хочу.

— Придется. Вырезать ровный кружок на коже без навыков — а ты сказал, что в контурах есть погрешности, стало быть, навыков нет, — намного труднее, чем квадрат или треугольник.

— А зачем ему ровный?

— Возможно, он аккуратист. Не хотел уродовать тело.

— Признайся, ты пошутил?

— Вовсе нет. Он же псих, больной. И логика у него больная.

— Допустим… Тогда почему не квадрат?

— Когда его поймаешь, то и спросишь.

— Ну и черт с тобой, — поблагодарил друга Громов и отключился.

Он стоял у окна в темной комнате и смотрел на ночной город, сверкавший внизу огнями. В руке он держал большой пузатый бокал из простого стекла, на дне которого чернело вино. Иногда он приближал его к губам, вдыхал аромат — большие бокалы бережно сохраняют запах — и отпивал маленький глоток. Ванна его распарила, после нее он не оделся — так и стоял обнаженный, изредка бросая взгляд в какое-нибудь из многочисленных зеркал, украшавших стены комнаты, на свое отражение. Даже в полумраке было видно, как он прекрасен, и он казался себе античным богом, взирающим на землю сверху, со своего облака.

В комнате беззвучно работал телевизор, синими всполохами прорезая сумрак; на огромном экране сменялись лица, и ему казалось, что это восхищенная толпа проходит перед ним, как на параде, приветствуя свое божество.

Насладившись вином, видом города из окна и самого себя в зеркалах, он направился в спальню, чтобы одеться… И вдруг застыл перед экраном телевизора. Затем включил звук.

«…дерево пористо, оно живое, состоит из клеток, как любой живой организм. В теле дерева много воздуха, и там, запечатанный в его пузырьках, до сих пор хранится запах яичницы, приготовленной сто лет назад незнакомым вам человеком. Там запахи шампанского и рвоты, запахи горячего секса и болезней умирающего тела, запахи детского мыла и крови… Там запахи чужих жизней и чужих смертей, запахи радости и горя», — говорила молодая женщина, чье миловидное лицо привлекло к себе его внимание. Каштановые вьющиеся волосы — не слишком светлые, не слишком темные; голубые глаза; небольшой, хорошо очерченный рот, нежный и чувственный одновременно; и родинка у верхней губы… Еще одна на подбородке… Чудесная девушка.