Елена Арсеньева - Танго под палящим солнцем. Ее звали Лиза (сборник)

Лиза вообще была вспыльчива, но этот парень делал из нее просто вулкан. И не только любовной страсти! Точно так же неудержимо, как вожделение, охватывала ее при виде Петруся и ненависть к его любви: такой искренней — и такой безжалостной, унижающей ее, исполненной жертвенной готовности принести в жертву себя и ее.

— Тебе повезло, — вздохнула она. — То есть мне повезло. В общем, сегодня я чудом избежала радости переспать с двумя фашистами. Нет, даже с тремя! Вот уж воистину чудо, что так получилось. Но это случайность. Больше на них не рассчитывай, вряд ли мне и завтра так же повезет. Если не хочешь делить меня с гитлеровцами, придумай что-то другое насчет Венцлова, чтобы мне не нужно было больше ходить в поганую «Розовую розу».

— Да что ж я-то могу сделать? — тоскливо спросил Петрусь. — Ведь план не я придумал, а батюшка. Может, нам с ним поговорить?

— С ним? Поговорить? — взвизгнула Лиза, окончательно теряя над собой контроль. — Да о чем с ним можно говорить, ты что? Он родную внучку не жалел, а меня пожалеет? Или тебя? Ну ладно, я еще понимаю, был бы он большевик, идейный насквозь, а то ведь битый ими, ломаный… русский патриот. Фанатик несчастный!

— Тише, угомонись, — забормотал Петрусь, но Лиза не слышала: истерика пролилась слезами. Тогда он подхватил ее на руки и потащил, прижимая к себе и пытаясь заглушить рыдания.

Она не осознавала, что с ней происходит, не помнила, как Петрусь принес ее в дом. Очнулась уже в постели, в его объятиях. Вслед за кратковременным безумием отчаяния нахлынуло такое безумие телесного счастья, что Лиза перестала сдерживать себя и словно бы растворилась в наслаждении. Она искала забвения и спасения в объятиях этого юноши, так же, как и он, наверное, искал лишь забвения и спасения, но они были людьми, у них болели сердца и души, а потому они прикрывали свое неистовое вожделение вздохами, нежностью и словами любви, которые сами собой слетали с их сливающихся губ и растворялись в поцелуях.

Они разомкнули объятия, когда совсем обессилели. Петрусь встал, задернул маскировочные шторы и принес из кухни воды. Оба пили жадно, поочередно припадая к большому холодному ковшу.

Когда Лиза допивала последние капли, Петрусь посмотрел на нее и покачал головой:

— Ты знаешь, я никогда не думал, что женщина может быть так красива. Я никогда не видел обнаженной женщины. Только на картинах. Но я думал, это выдумка, так не бывает. А что, все женщины такие? Или ты одна? И неужели все женщины носят такие красивые вещи?

Он поднял с полу ее розовые трусики, скомкал их, прижал к щеке:

— Даже представить не мог, что… что женщины надевают на себя…

Его наивность пугала и трогала. Неожиданно Лиза вспомнила, с каким знанием дела рассуждал о женском белье Алекс Вернер. А потом… Что-то там, в кабинете «Розовой розы», прозвучало важное… Что сказал Алекс, глядя на Лизу, увидев ее белье? Надо вспомнить его слова. «Ну что ж, мы все это снимем… Мне нравится твое белье, я хочу порвать его на тебе. Не волнуйся, завтра же привезу тебе другое. Тоже французское».

А еще раньше он рассказывал о своем приятеле Эрихе Краузе, который завел подругу из русских. И Алекс по его просьбе привозил ей презент из Парижа — отличное шелковое трикотажное белье фирмы «Le Flamant», чулки из настоящего fil de Perse.

О господи… Так вот что пришло ей в голову там, в «Розовой розе», вот почему стало так страшно от слов Вернера, так тревожно!

Алекс узнал белье. Он знает теперь, что Лиза… то есть не она, а Лизочка Петропавловская… была подругой Эриха Краузе. А Эрих Краузе — друг Алекса Вернера…

«Да и что такого?» — попыталась уговорить себя Лиза. Что тут страшного? Может быть, все даже и к лучшему. Может, Алекс теперь от нее отцепится, уважая свою дружбу с Эрихом?

Так-то оно так… Но почему по-прежнему щемит сердце? Почему от страха сохнет в горле, и даже руки Петруся, даже губы его не могут прогнать ужас?..

И вдруг что-то легонько брякнуло в стекло — раз и еще раз. Потом снова. И почти тотчас прозвучал троекратный стук в дверь.

Лиза прижала ладонь ко рту, глуша крик.

— Ничего, — прижал ее к себе Петрусь, — не бойся, это батюшка. — И тотчас спохватился, смешно вскрикнул: — Ой, боже мой!

Вскочил, кинулся было одеваться. Но влез только в штаны, посмотрел на Лизу, которая лежала неподвижно и даже не собиралась, такое впечатление, прикрываться, и устыдился своей трусости.

— Да ладно, подумаешь, — проворчал заносчиво, — что я, мальчик, что ли?