Татьяна Полякова - Тайна, покрытая мраком

— Я уж и сама вижу, что зажилась, — вновь вздохнула старушка.

— Да ладно, — нахмурилась я. — Выглядите прекрасно, а потом, куда вам спешить?

— Померла бы с удовольствием, — съязвила она. — Но придется еще помучиться. Надо этих олухов сначала пристроить. Ты-то не пропадешь. А остальные?

— Вы кого имеете в виду? — хмыкнула я.

— Витя меня очень беспокоит, — поглаживая шелковый пододеяльник, пожаловалась Теодоровна. — Ему давно пора жениться. Деток завести. Да и тебе бы, кстати, не мешало.

— Я еще девушка молодая.

— Ничего подобного, — отрезала бабка. — Это ты женщина молодая, а девушка уже пожившая. — Я мысленно чертыхнулась, бабка продолжила с милейшей улыбкой: — А ты симпатичная. Не то чтобы очень, но есть и хуже.

— Вот спасибо…

Себя я, конечно, считала красавицей. Ну, может, есть и симпатичнее, но, в общем, повод для гордости все ж таки был. Не дылда, но и не коротышка. Фигура очень даже неплохая, хотя грудь могла бы быть и побольше. Каштановые волосы с золотистым отливом точно не подкачали, длинные, до середины спины, правда, я обычно их в хвост стягиваю, чтоб не мешали. Глаза синие, яркие, аккуратный носик, а губы достойны описания в стихах, но никто не торопился воздать им по заслугам. Ну и ладно. Пусть девушка я уже в возрасте, в том смысле, что к тридцати все же ближе, чем к двадцати, но болтать об этом направо-налево я не стремлюсь. И все хорошее у меня еще впереди. «Оглянуться не успеешь, как тридцатник стукнет», — с внезапной тоской подумала я и сердито покосилась на бабку: умеют же некоторые настроение испортить.

— В твоем возрасте я была чудо как хороша, — запела Теодоровна. — Дай альбом, покажу.

— А то я фоток ваших не видела. Они по всему дому развешаны.

— Ну, не хочешь и не надо, — махнула она рукой и спросила: — У тебя ведь есть квартира? В ней найдется место для Виктора?

— Нет. Только для собаки, — серьезно ответила я.

— Жаль. Были бы сразу двое пристроены. Все равно остается Надька… и этот чертов попугай. Почто я взяла его у покойного Петра Кузьмича? — Покойный Петр Кузьмич — гипотетический дядя Теодоровны, морской волк и вроде бы даже пират, попугая он привез из Бразилии. Говорю «гипотетический», потому что вполне допускаю мысль, что никакого Петра Кузьмича и в помине не было, а попугай куплен на птичьем рынке. — Есть еще Пушкин, но этого почтальонша возьмет. Давно к нему приглядывается. «Какой у вас котик», — передразнила бабка. — Так и зыркает… отощает он у нее и весь свой шарм природный растеряет. Нет, никак помирать нельзя.

— И правильно, — кивнула я. — Куда вам спешить? Пушкина женим, Витьку пристроим, Любка, то есть Надька, сама кого-нибудь найдет, Петрович может жить у меня, а попугай улетит в Бразилию бизнес-классом.

— Тебе бы все язвить, — сурово одернула бабка. — А у меня и вправду душа болит. Слушай сюда, — она поманила меня пальцем, я наклонилась к ее лицу и бабка зловещим шепотом сообщила: — Пока одно дело не сделаю, не помру.

— Разумно, — согласилась я. — А что за дело?

— Важное. Завтра скажу. Может быть. А сейчас почитай мне. Глядишь, усну.

Я извлекла из-за диванной подушки Бунина в обложке с закладкой на тридцать первой странице и приступила к выразительному чтению. На тридцать второй странице бабка начала похрапывать. Я немного еще почитала на всякий случай, потом поднялась, сунула книжку на прежнее место, притушила свет настольной лампы, накрыла стакан с водой на прикроватной тумбочке блюдцем и на цыпочках скользнула к двери. Рабочий день, считай, закончился.

Сон у бабки богатырский, и спала она обычно часов до девяти. В гостиной Витя, сидя в кресле-качалке, постигал премудрости садоводства, Любка вязала шарф. Вязала она его уже полгода, периодически распуская. Шарф ей был без надобности, но Любка утверждала, что процесс способствует укреплению нервной системы, а нервы у нее вконец расшатались.

— Чай кто-нибудь будет? — спросила я, выразительно взглянув на Любку.

Витя ничего не ответил, а Любка, оставив вязанье, ходко поднялась мне навстречу. Тут попугай заорал: «Лежать, заразы!», Пушкин, как водится, подпрыгнул, а Петрович забился под кресло.

— Что б тебя, — рявкнула Любка и метнула в клетку моток шерсти, попугай нахохлился и отчетливо произнес: «Дура». — Ты слышала? — ахнула Любка.

Витя сонно взглянул на попугая и сказал:

— Умолкни, животное.

Попугай горестно закивал головой, а я легонько подтолкнула Любку в сторону двери. Оказавшись в кухне, включила электрический чайник, а Любка стала накрывать на стол, извлекла из холодильника коробку с пирожными и расставила чашки.