Татьяна Устинова - Сто лет пути

Шаховской понимал, что в тему кисок углубляться никак нельзя, иначе они никогда отсюда не выберутся.

— Какую услугу оказал России ваш прадед? Вы знаете?

Ольга Яковлевна отпустила кошку, придвинулась к Шаховскому и сказала заговорщицким шепотом:

— Он упредил. Какого-то министра хотели жизни лишить, а он узнал и упредил. Заговор, заговор!.. Это был заговор! В Петербурге. А потом из-за него Государственную думу закрыли.

— Из-за кого?

— Из-за прадеда, кого же! Если б не он, может, вся история государства по-другому повернулась.

И она опять засмеялась. Дмитрий Иванович никак не мог понять, сколько ей лет — может, сто, а может, пятьдесят. Одета она была в синий тренировочный костюм, протертый на локтях и коленях почти до дыр, вязаные носки и резиновые пляжные шлепанцы. На голове косынка, завязанная на затылке, из-под нее в разные стороны лезли липкие седые патлы.

— Мне дед говорил, не ходи замуж, ты богатая наследница, а эти все женихи твои — голытьба немытая. Нам бы только свое получить, заживем, как короли. Может, даже за границу уедем, — шепотом добавила она и оглянулась по сторонам боязливо.

— Ваш прадед получил в Петербурге награду за спасение министра, правильно?

Тут хозяйка квартиры возмутилась — она так понятно объясняет, а бестолочи все никак в толк не возьмут!..

— Не получал он наград! Простому человеку и тогда жизни не было, и награда ему не полагалась, а только прадед решил, что несправедливо это! Он сам себе награду определил за спасение министра. Чашечка вроде там была, полная бриллиантов до самых краешков. Это еще в Петербурге было, в одном секретном доме. Стало быть, он чашечку взял, да и сунул за книги, что ли. Сразу-то не мог забрать, захватили бы ее жандармские! А потом за ней вернулся и прибрал. Обвел жандармских-то! Долго прятал, до самой революции этой поганой. Объявить-то он их не мог, он же потихоньку взял! Ни одного камушка не продал, опасался. А потом, когда в Москву переехал, — тогда многие в Москву подались, от войны да от революции, — чашечку в особняке на Воздвиженке припрятал. Прадед по линии Пролеткульта служил, а в том особняке как раз пролетарский театр размещался. Он у себя на квартире схоронить их побоялся, туда отнес. — Ольга Яковлевна вздохнула и погладила подвернувшуюся кошку. — Так они там и остались, сокровища наши, которые прадед по праву получил, не за что-нибудь, а за спасение министра! Взять-то их оттуда уж он не смог. ВЧК его арестовала, держали долго, расстрелять еще тогда собирались. Потом отпустили, только в особняк ход ему закрыт был, туда уже не пускали никого, какие-то важные шишки там засели! Он до тридцать седьмого в трущобах прожил, в подвале на Гоголевском, ух, страшные там подвалы были!.. В подвале жил и знал, что у него целая чашка с бриллиантами есть, а взять нельзя! В тридцать седьмом его расстреляли.

Тут она вдруг заплакала. Слезы, мутные, какие-то белесые, полились по морщинам, как по каналам, щеки покраснели нездоровой пятнистой краснотой.

— Дед говорил, каялся очень его папаша, прадед то есть. Он чашечку-то без спроса взял!.. А богатство так ему и не далось, сгинул, да и все. И нам не далось. Как его достанешь, когда в особняк не попасть?..

За окном началась метель. Варвара подставляла лицо снежинкам, залетавшим в форточку и таявшим на лету. Шаховской посмотрел на нее, и она ему улыбнулась.

— Какого министра спас ваш прадед?

Ольга Яковлевна махнула рукой.

— Откуда я знаю? И дед не говорил. Тогда за министров да за знакомство с ними могли под расстрел отдать, запросто.

— То есть заговор на самом деле был, — сказал Дмитрий Иванович быстро. — Понимаете, Варвара? Свидетельств никаких не осталось, а все-таки он был! Да еще как-то связанный с Думой, той, первой, которая просуществовала всего семьдесят два дня!

— Так прадед у какого-то там депутата в помощниках служил, — вмешалась Ольга Яковлевна. — Из-за него Думу разогнали, из-за прадеда! Он сам так и рассказывал.

— А в чашке были бриллианты.

— Наши это бриллианты! Наши! Я туда хожу, хожу, а мне не отдают! А они мне принадлежат, я наследница-то! Уж и ворота открыли, замки поснимали, стало быть, время пришло мне свое получить, а на меня милицию натравливают! И поп с ними заодно!

— Ольга Яковлевна! — опять очень громко перебил ее Шаховской. — Как звали вашего прадеда?

1906 год.

Варвара Дмитриевна вздрогнула и открыла глаза. Кажется, позвонили.

Нет, тишина. Слышно только, как часы тикают и Генри Кембелл-Баннерман всхрапывает под креслом.