Татьяна Устинова - Сто лет пути

Или бывает?..

Почему ему казалось, что приключение, начавшееся со звонка отца Андрея, — просто сюжет из рассказа того самого англичанина, как же его зовут?.. Где действует ловкий сыщик мистер Холмс, умеющий по одной нитке установить и изобличить преступника! Как хорошо, спокойно, должно быть, чувствовал себя этот самый мистер, изобличая своих степенных английских преступников!

— Который час?

По привычке он полез в кармашек, вытащил брегет, посмотрел и спохватился. Спрашивали вовсе не о времени!

— Счастливые часов не наблюдают, — скороговоркой произнес Семен Михайлович Полозков, поднял глаза от часов и чуть не уронил треклятый саквояж.

Перед ним стоял давешний франт из буфетной гостиницы «Европа», знаменитый поэт.

…Позвольте, как же это?.. Что ж получается?! Получается, он тоже из революционеров?! Подпольщик или как они там себя именуют? Боевик, террорист?

Поэт приподнял шляпу и зашагал дальше как ни в чем не бывало, а гражданин Канадского Доминиона потоптался на месте, будто раздумывая, не вернуться ли ему от греха в гостиницу, а потом все же пошел к угловому дому.

Что должно твориться в душе у его персонажа, секретарь Государственной думы Шаховской понятия не имел, а у него самого творилось невесть что.

…Поэт воюет за дело революции, значит, находит его правильным, нужным?.. Поэты ведь не до конца люди. Обыкновенный человек — не поэт — единое целое, в котором душа неотделима от тела с рождения до смерти, а у поэта душа к телу не привязана. Где и как она путешествует, какие знания получает, какие дали ей открываются, знать никому не дано, да и не положено. Когда душа и тело объединяются, получаются стихи, по-другому стихов никак не объяснить. И ежели поэт способствует революции, значит, душа его знает нечто такое, что остальным не открыто, и это знание приводит его на ту или на другую сторону баррикады? Свет или Тьма? Божественное или дьявольское открывается душе поэта в ее путешествиях? Или поровну? Или как раз человеческое, что есть в поэте, и должно разобраться в божественном? Возможно ли это? А если человек неправильно слышит или не понимает, что ему Бог говорит, тогда как?

Шаховской дошел почти до подъезда, ничего не видя и не слыша вокруг, и был остановлен вопросом, приготовил ли он подарок на именины.

— Прошу прощения?

— Готов ли подарок на именины?

Да, да! Ему говорили, что застав будет две, просто он не ожидал, что одним из проверяльщиков окажется знаменитый поэт!

— Подарок готов, — сказал гражданин Канадского Доминиона и указал на саквояж. — При мне.

Спрашивавший отступил с дороги, но совсем не ушел, остался за плечом. По всему Малоохтинскому не было видно ни души. И вдруг князю показалось, что никакой операции не будет, и не нужна она! Есть какая-то комедия, фарс, водевиль, и вскоре все разъяснится, участники по-доброму посмеются друг над другом и разъедутся по домам, ведь поздно уже!

Семен Михайлович как в забытьи взошел на невысокое крылечко и позвонил — три раза длинно и один коротко. Электрический звонок бодро зашелся внутри дома, и двери тотчас же распахнулись.

— Прошу.

В передней было совсем темно, лишь за поворотом коридора горела слабая желтая лампочка.

— Не двигайтесь.

Сзади что-то загрохотало, он оглянулся и понял, что захлопнулась дверь и как будто сам собою задвинулся засов. Глаза еще не привыкли к темноте. Из нее надвинулся кто-то трудноразличимый, твердо взял его за предплечья и хорошенько ощупал со всех сторон — сначала руки, потом бока, потом ноги до самых башмаков. Так же стремительно был осмотрен и саквояж.

— За мной. За мной проходите.

Почти ощупью добрались до лестницы, на которой тоже не было света, и на последней ступеньке Семен Михайлович Полозков споткнулся и чуть не упал, его поддержали. Велик ли коридор и сколько в нем дверей, разглядеть ему не удалось, а комната, куда его впустили, оказалась довольно большой. Свет керосиновой лампы на столе не доставал углов, где лежала плотная темень.

— Ожидайте.

Сопровождающий, двигаясь бесшумно и проворно, вышел, плотно прикрыв за собою двери, а князь огляделся. Стало понятно, почему в комнате так темно, гораздо темнее, чем на улице. Ставни оказались плотно закрыты, так что даже щели не осталось. На большом овальном столе стоял самовар с подставленным под краник блюдцем. Жертвователь на дело революции потрогал — самовар оказался холодным. Стулья стояли кое-как, словно на них только что сидели, а потом в спешке разошлись, и горничная еще не успела навести порядок. В одной из стен зиял черный провал — камин с квадратной пастью, сильно закопченной. В этом камине, должно быть, и полагается ему прятаться в случае стрельбы.