Ю Несбё - Красношейка

Харри уже подъезжал к ее дому, когда осознал наконец, куда, собственно, едет. Он остановил машину за деревьями. До ее дома оставалось еще метров пятьдесят-шестьдесят. На первом этаже горел свет.

— Идиот, — сказал он вслух и вздрогнул от звука собственного голоса. Захотелось повернуть обратно, но тут входная дверь открылась, и полоска света упала на ступени лестницы. Мысль о том, что она увидит и узнает его машину, на какое-то мгновение привела его в ужас. Он решил потихоньку съехать вниз по склону и уже включил заднюю передачу, но нажал на газ слишком слабо, и двигатель заглох. Послышались голоса. На лестнице показался высокий мужчина в длинном черном пальто. Он с кем-то разговаривал, но из-за двери его собеседника не было видно. Потом он наклонился внутрь, и Харри стало его не видно.

«Целуются, — думал он. — Я приехал на Холменколлен подсматривать, как женщина, с которой я разговаривал всего пятнадцать минут, целуется со своим любовником».

Потом дверь закрылась, мужчина сел в «ауди», выехал на дорогу и проехал мимо Харри.

На обратном пути Харри думал, как бы себя наказать. Нужно придумать что-нибудь суровое, чтобы впредь было неповадно. Сеанс аэробики в «CATC».

Харри никогда не понимал, почему именно Драммену всегда так достается от острословов. Конечно, это не самый красивый город, но чем он хуже других разросшихся норвежских поселков? Харри хотел было остановиться у «Биржи» выпить чашечку кофе, но, посмотрев на часы, подумал, что не успеет.

Эдвард Мускен жил в красном деревянном доме с видом на ипподром. Перед гаражом стоял старенький минивэн «мерседес». Сам Мускен ждал у входа. Он долго изучал удостоверение Харри и наконец произнес:

— Вы шестьдесят пятого года? А выглядите старше, Холе.

— Плохая наследственность.

— Сочувствую.

— Да ладно. Зато я ходил на взрослые фильмы, когда мне было четырнадцать.

По лицу Эдварда Мускена нельзя было определить, понял он шутку или нет. Жестом он пригласил Харри в дом.

— Вы живете один? — спросил Харри на пути в гостиную. Квартира оказалась чистенькой и опрятной, но аккуратно-безликой, каким может быть только жилье мужчины, зацикленного на порядке. Похоже на его собственную квартиру.

— Да. Жена оставила меня после войны.

— Оставила?

— Бросила. Ушла. Уехала.

— Понятно. А дети?

— У меня был сын.

— Был?

Эдвард Мускен остановился и посмотрел на Харри:

— Я выражаюсь неясно, Холе?

Одна его седая бровь поднялась, на высоком чистом лбу появилась глубокая морщина.

— А я такой, — сказал Харри. — Мне все приходится объяснять по десять раз.

— Хорошо. У меня есть сын.

— Спасибо. А чем вы занимались до того, как выйти на пенсию?

— У меня было несколько грузовиков. «Мускен Транспорт». Я продал фирму семь лет назад.

— А дела шли хорошо?

— Вполне. Покупатели не стали менять название.

В гостиной они сели за стол, друг напротив друга. Харри понял, что кофе ему не предложат. Эдвард сидел на диване, скрестив руки на груди, будто желая сказать: «Ничего, переживем».

— Где вы были в ночь на двадцать второе декабря?

Еще по пути сюда Харри решил начать разговор этим вопросом. Разыграть единственный козырь прежде, чем Мускен прозондирует почву и поймет, что других у Харри нет. По крайней мере, посмотреть на его реакцию — может, она что-нибудь и подскажет. Например, есть ли у Мускена что скрывать.

— Меня в чем-то подозревают? — спросил Мускен. На его лице не проявилось ничего, кроме легкого удивления.

— Было бы лучше, если бы вы просто отвечали на вопросы, Мускен.

— Как вам угодно. Я был здесь.

— Как быстро.

— Что вы имеете в виду?

— Вы ответили, даже не задумываясь.

Мускен растянул губы в улыбке, а глаза остались печальными.

— Когда вам стукнет столько, сколько мне, вы будете прекрасно помнить те вечера, в которые вы не сидели дома в одиночестве.

— Синдре Фёуке дал мне список норвежцев, которые проходили с ним обучение в лагере в Зеннхайме. Гюдбранн Юхансен, Халлгрим Дале, вы и сам Фёуке.

— Вы забыли Даниеля Гюдесона.

— Да? А разве он не умер еще до конца войны?

— Умер.

— Так зачем же вы его назвали?

— Потому что он был с нами в Зеннхайме.

— Как я понял со слов Фёуке, в Зеннхайме было больше норвежцев, но только вы четверо пережили войну.

— Верно.

— А почему тогда вы вспомнили именно Гюдесона?

Эдвард Мускен пристально посмотрел на Харри. Потом в потолок.