Кётаро Нисимура - Остров Южный Камуи

Через некоторое время вдали на склоне горы запылал костёр. Послышался гул барабана, повторяющего одну и ту же монотонную тоскливую мелодию.

— С такими церемониями мы ведь можем вообще не успеть. Что тогда делать будем? Тогда уже никого не спасти! — горько заметил я.

Мне хотелось только одного — поскорее покончить с этим делом, которое доставляло мне одни мучения.

Однако участковый был спокоен:

— Подождём, что возвестит нам бог.

Встретившись глазами с его исполненным веры взором, я счёл за лучшее умолкнуть.

Конечно, это было глупо: сидеть и ждать, пока божество возвестит, кому из больных суждено умереть. Какой-то дикий анахронизм! Просто сумасшествие!

Но я ничего не мог поделать. И не только потому, что сам я был не в том положении, чтобы что-то предлагать. Просто, когда речь идёт о том, чтобы обречь на смерть человека, перед лицом предстоящих решительных действий все доводы разума оказываются бессильны.

Вряд ли можно решать вопрос о человеческой смерти путём подсчёта голосов при голосовании или жребием. Обречь на смерть означает акт решительный и необратимый. А если так, то, может, и впрямь тут решать богу, а не людям? Я перевёл взгляд на больных. Все пятеро лежали неподвижно, покорно ожидая решения своей участи. Однако это молчаливая покорность меня не восхищала и не умиляла. Для меня в этом было что-то скверное, даже мерзкое. Вероятно, они знали, что сыворотки не хватит и один из них должен умереть. И при этом ждут себе, как бараны, чтобы бог определил, кому жить, кому умереть. Неужели бог для них настолько всесилен и непререкаем? Что же это за бог? У меня было такое ощущение, что голова идёт кругом.

Я бесцельно расхаживал туда-сюда по коридору в напряжённом ожидании. Больные безмолвствовали, и это действовало мне на нервы. Скоро один из них умрёт. И убью его я. Мне казалось, что больные всё знают и используют молчание как оружие, разящее меня.

— Да скорее же! — не в силах больше терпеть, раздражённо крикнул я полушёпотом, ни к кому конкретно не обращаясь. И вдруг бой барабана прекратился.

Наступила тишина, и мне на мгновенье показалось, что вечерний сумрак ещё больше сгустился. Из мглы показался озарённый бледным сияньем луны юноша в маске чёрта. Маска была не гладко отполирована и тонко отделана, как деревянные маски театра Но, а вырезана грубо и неряшливо. Раскрашенная темперой в красный и зелёный цвета, маска производила отталкивающее впечатление.

Молодой человек в маске чёрта остановился перед гостиницей и, что-то воскликнув, метнул рукой перед вышедшим к нему участковым записку на кончике стрелы. Стрела вонзилась прямо у ног полицейского. В другое время я бы, наверное, всласть посмеялся над этой торжественной церемонией. Однако сейчас было не до смеха: мне казалось, что я вижу страшный сон.

Парень в маске снова скрылся во мраке. Участковый поднял стрелу, расправил привязанную к кончику бумажную полосу и показал записку каждому из больных. Ни тот, кто показывал, ни те, кто смотрели, не проронили ни единого слова. У меня было такое ощущение, что торжественная церемония всё ещё продолжается.

Наконец участковый подошёл ко мне и сказал:

— Что ж, начинайте.

— Но что вы решили? — спросил я.

Прежде чем полицейский собрался мне ответить, лежавший ближе всех к нам староста промолвил:

— Во мне нужды нет. — Голос был ужасно слаб, но звучал твёрдо. Губы его даже растянулись в улыбке, что окончательно повергло меня в смятение.

— Но так нельзя, это же глупость какая-то! — воскликнул я.

На это староста ответил:

— Так будет лучше для всех. И всех можно будет убедить, и сам я смогу себя убедить.

По его бледному лицу скользнула улыбка, когда он поднял на меня глаза.

— Почему вы так считаете? — пытаясь возразить, пробормотал я, но мне и самому было ясно, что слова мои звучат неубедительно.

В голове у меня вертелись слова вроде закона, справедливости, от которых не было сейчас никакого проку.

— Извольте начинать побыстрее, — вежливо поторопил меня староста.

Мне больше нечего было сказать. Все на этом острове сошли с ума. Или нет, пожалуй, всё здесь было слишком нормально… Я механически ввёл сыворотку всем больным исключая старосту. Никто не произнёс ни слова. Староста лежал с закрытыми глазами и шептал что-то — вероятно, слова молитвы. Когда всё было кончено, я, словно торопясь бежать отсюда, устремился прочь из гостиницы. Уже совсем скоро маленькое тело старосты должно было превратиться в труп. У меня не было сил на это смотреть. Я хотел поскорее вернуться к себе в медпункт, чтобы остаться наконец одному и напиться с тоски. Стараясь ступать потише, я вышел из рёкана на улицу. Однако стоило мне пройти несколько шагов, как ноги мои сами собой замерли на месте. Из темноты слышался смутный ропот: это жители острова, вернувшись с горы, снова образовали вокруг рёкана живую стену. Чувствуя, как толпа незаметно напирает на меня, я ретировался и снова вбежал в вестибюль гостиницы.